Он не терял времени.

Через полчаса после того, как проснулся, через пять часов после того, как его чуть не убили, Владимир уже был у Сурка. Не позвонил, не постучал, просто вошел, объявился — пусть все знают, кто такой этот Гиршкин, ему не требуется ни звонить, ни стучать.

В доме босса Владимир окунулся в смешение культур. Из бандитского форта Сурок вместе с новой подружкой, женами и наложницами переехал в уродливо разраставшиеся Бруклайновы Сады, поселок в зеленом уголке Большой Правы. Те, кому знаком настоящий — массачусетский — Бруклайн, не разочаровались бы. Столованский вариант был законченным выражением вкусов верхнего слоя североамериканского среднего класса: десять рядов особняков из темного кирпича, арки, оплетенные плющом. На покатой лужайке перед въездом розовые, красные и белые пионы вывели «Добро пожаловать» по-английски, а в самом дальнем углу не по дням, но по часам вырастал самодостаточный «Фуд-Корт»[55], расползаясь отростками во все концы гипотетического супермаркета. Единственной уступкой местной реальности служил тот непреложный факт, что к концу тысячелетия от блеска поселка и помину не останется.

В этом изысканном обиталище Владимир появился, загодя скрестив руки на груди и нахмурив чело. Несравненный Ян (посвященный в рыцари, причисленный к лику блаженных, одаренный лакомой премией) высадил его у подворья Сурка, на углу Глендейл-роуд и площади Макартура. Телохранители предпринимателя спали в фургоне, поставленном на въезде, их руки в пиджачных рукавах свисали из открытых окон, словно полосатые щупальца. Как уже было сказано, Владимир не постучался. Он пересек пустую гостиную с мобильником наготове, с полностью вытянутой антенной, будто вынутым из ножен мечом. Сурка он нашел за завтраком в маленьком закутке у кухни.

Босс оторвался от кукурузных хлопьев.

— Какой сюрприз! — произнес он, хотя явно не удивился, разве что восклицание относилось к его собственным мыслям. — Боже мой! — с большей искренностью продолжил Сурок — Что ты тут делаешь?

— С этим надо кончать. — Владимир нацелил антенну на треугольник голой волосатой плоти, на которую не хватило халата Сурка. — Хоть завтра я могу улететь в Гонконг. Или на Мальту. У меня тысячи планов. И куча связей.

Сурок попытался изобразить недоверие и стал как никогда похож на отца, чья фотография висела у него над головой. Сорокалетний Вентиляторный в полном боевом снаряжении старался смотреть в объектив с достоинством, но безумие советской жизни уже сквозило в свирепом блеске глаз, и на самом деле вид у Рыбакова был такой, словно ему хотелось рявкнуть: «Убери камеру, ты, штатский! А не то узнаешь у меня!»

— Прекрати, Владимир, — сказал Сурок. — Что ты распсиховался?

— Распсиховался! Ты, кажется, не совсем понимаешь значение этого слова. Вооруженные до зубов бывшие спецназовцы в джипах, разъезжающие по почти западному городу, — вот это психоз. Их командир угрожает вице-президенту крупнейшей инвестиционной компании — опять психоз.

Сурок крякнул и помешал ложкой в тарелке.

Почему-то он ел большой деревянной ложкой, больше подходившей для густой русской каши, чем для размоченных американских хлопьев. За приоткрытой застекленной дверью на кухню — дерево и хром — мелькал розовый женский зад.

— Ладно, — сказал Сурок, когда от перемешивания хлопья в тарелке сложились в иную конфигурацию. — Чего ты от меня хочешь? Американизмов и глобализмов? Хочешь проводить свою линию? Тогда вперед! С Гусевым у тебя проблем не будет. Джипы и оружие я могу отобрать у него как… — Но пальцами Сурок не щелкнул. Его взгляд был прикован к Владимирову мобильнику, и взгляд этот был тусклым и усталым; казалось, Сурок заснул бы прямо сейчас, если б не опасался, что антенна способна вонзиться ему в глаз.