В этом месте ряды слушателей охватил предсказуемый патриотический подъем: недовольное медвежье урчанье, смачные плевки на бетонный пол, нестройное бормотание: «Стыдобища».

Владимир воспользовался подсказкой.

— Стыдно! — закричал он.

В его голове все еще звенели поучения Франтишека относительно четырех основ советского общества. Жестокость. Злоба. Мстительность. Унижение. Ради пущего эффекта Владимир вынул из нагрудного кармана пачку бумажных носовых платков — больше в его кармане ничего не нашлось — и швырнул ее на пол. Затем плюнул на нее и пинком отправил на другой конец сцены.

— Стыдно! Что же мы делаем, друзья? Пока столованцы, те самые столованцы, которых мы задавили в шестьдесят девятом году, строят элитные поселки и нормальные современные заводы, мы стрижем болгарам яйца, будто редиску от ботвы отщипываем! (Смех.) Позвольте спросить, чем болгары заслужили такое к себе отношение? Они такие же славяне, как мы…

(«Славяне, как мы: история Владимира Гиршкина». К счастью, публика была слишком возбуждена, чтобы поставить Владимиру на вид недостаток славянства.)

— Что ж, вам придется учиться, и усердно учиться, западным навыкам. Помните, как Петр Первый брил бороды и срамил бояр? — Тут он посмотрел — совсем мельком — на Гусева и его приближенных, те едва успели отреагировать на этот взгляд. — Рекомендую вам повторить школьные уроки истории, в них вся правда сказана. Тот, кто не с нами, тот против нас! А теперь, мои бедные, простые друзья, вот с чего мы начнем…

И он им выдал.

Тот день ознаменовался переходом ноября в декабрь — деревья, до последнего цепляющиеся за желтизну, свинцовое небо с небесно-голубыми проблесками там, где хлесткие ветры разогнали смог. Русские расселись вокруг пустыря (того самого, где Владимир с Костей занимались физической культурой). В черно-оранжевых ветровках «Перри Эллис», которые Владимир обязал отныне носить всех своих подчиненных, они напоминали стаю темных бабочек На заднем плане бригада немецких механиков в спецовках потрошила армаду из двадцати БМВ и десятка джипов.

Сиденья с обивкой «под зебру», шерстяные подставки для стаканов, убийственные фиолетовые с искрой подголовники — все перебрасывалось по цепочке поверх вертлявых русых голов прямиком в центр круга. Там уже лежали в куче персональные жертвоприношения богу китча: нейлоновые спортивные костюмы, сборники Рода Стюарта, рваные румынские кроссовки, — все то, что выдавало в многочисленных сподвижниках Сурка восточных, советских людей, проигравших холодную войну, подлежало сжиганию на костре.

Когда представители низшей иерархической ступеньки облили бензином похоронный курган из розовощеких матрешек и гигантских лакированных половников, кое-кто из пожилых женщин — в частности, опиумная Маруся и ее клика — пустил слезу и тихо, горестно запричитал. Утирая глаза и поправляя платки на головах, женщины то и дело сжимали друг друга в скорбных объятиях.

Очень скоро послышался вкрадчивый треск огня. Затем с хлопком лопнуло что-то хрупкое (вероятно, огромная банка с бриллиантином, которым люди Гусева приглаживали редеющие волосы), оставив оранжевый след в потемневшем небе. Толпа таращилась на фейерверк, молодежь, что посмелее, тянула руки к огню, чтобы согреться.

Сурок вздохнул всей своей широкой грудью, сделал внушительный глоток из фляжки с водкой, после чего вынул из кармана ветровки две пушистые игральные кости, которые прежде болтались на зеркале заднего вида его БМВ, тычась друг в друга, словно игривые щенки. Он потер их друг о друга, будто хотел высечь искру для еще одного костра, потом уткнулся в них носом, предавшись грусти. Спустя несколько минут Сурок выпрямился, улыбнулся, закрыл глаза и швырнул оба кубика в огонь.

Во время действа в зале и в лесу любопытные натуры, оглянувшись, могли заметить симпатичного господина средних лет с бейджиком гостя корпорации «ПраваИнвест»; он держался в сторонке от сборища и что-то черкал в блокнотике. В белой рубашке и вельветовой жилетке, с добродушным, мечтательным выражением лица он казался вполне безобидным. Но вопреки тому, что организация строго следовала аксиоме «безобидным место в больнице», никто не посмел приблизиться к этому странному человеку с обликом профессора, жевавшему кончик ручки и улыбавшемуся неизвестно чему. Это был не просто безобидный человек. Это был Франтишек.

Происходящее произвело на него впечатление.

— Блестяще! — сказал он Владимиру, уводя его от опушки к разбитому пригородному шоссе, где ждал Ян с машиной. — Ты истинный человек эпохи постмодерна, приятель. Костер, соревновательное саморазоблачение… Ты одновременно и клоун, и распорядитель на манеже, здорово! И спасибо, что помог мне избавиться от инфернальных ветровок.

— Ах, — Владимир прижал стиснутые ладони к груди, — ты и не представляешь, как мне повезло, что я встретил тебя, Франтишек. Раньше я плутал вслепую. Четыре месяца я трудился над этой идиотской пирамидой, а добился лишь жалкой четверти миллиона от какого-то тупого канадца.

Ян распахнул дверцу машины, и друзья забрались на теплое заднее сиденье.

— Ну, ситуация вскоре изменится, молодой человек, — заверил Франтишек. — У меня есть только одна маленькая проблема…

— Проблема? У тебя?

— Да. Дело в том, что у меня бывают видения.

— Видения… — повторил Владимир. — Могу порекомендовать врача в Штатах…

— Нет-нет, — засмеялся Франтишек — У меня хорошие видения! Прошлой ночью, например, я видел сон… местный Дворец съездов, арендованный для фуршета с икрой… рекламный фильм о «ПраваИнвесте» на экране огромных размеров… А к утру мне уже приснились двадцать таких фуршетов по пятьсот гостей на каждом. Десять тысяч англоязычных гостей, приблизительно треть нынешней иноземной популяции в Праве. И у всех есть мамы и папы в более удачливых странах. И все поголовно — потенциальные инвесторы.

— Ага, — кивнул Владимир. — Мне такие чудеса тоже мерещатся, но я не совсем понимаю, как профинансировать фильм.

— К твоему счастью, — ответил Франтишек, — у меня есть друзья в нашей обширной национальной киноиндустрии, которая сейчас простаивает без дела. Далее, мой дружбан Житомир заправляет гигантским конференц-залом в Гораграде. Что до икры, ну, тут, по-моему, тебе и карты в руки.

— Без проблем!

И Владимир поведал Франтишеку о бесперебойной международной контрабанде икры, которую наладили люди Сурка. Пока он разглашал темные, сочные подробности, погода за окном проявляла непостоянство — то забавлялась с палитрой из младенчески розовых облачков, то очищала холст, дабы обрушить на приближавшийся Золотой город ослепительное солнце. Каждое затемнение и каждый просвет только усиливали возбуждение Владимира: все предвещало скорые перемены.

— Господи! — воскликнул он. — По-моему, нам пора за дело!

— Нет, подожди, — перебил Франтишек. — На этом мои видения не закончились. Я вижу много больше. Я вижу, как мы покупаем промышленное предприятие. Из тех, что пришли в упадок, разумеется.