Но прежде, чем разойтись, договорились, что завтра соберутся вот так же – посидеть, поговорить, посмеяться. И засыпали все с мыслью о завтрашнем обеде и с желанием поскорее дождаться его.

Администратор уснул последним. Он долго еще сидел в салоне, составляя список предстоящих праздников еще вечером Карский ухитрился, кроме всего прочего, узнать у каждого, на какой день приходится его рождение. Праздников получалось немало. На завтра можно было приготовить подарки, устроить лотерею, игры, какие-нибудь соревнования – много чего можно было придумать, если поразмыслить, как следует.

Потом ему понадобилось что-то спросить у Веры. Он вышел. На площадке лифта ему повстречались два робота. Они протопали мимо, ничем не показав, что замечают человека. Карский задумался и вспомнил, что в последнее время роботы часто разгуливали по кораблю – люди не обращали на них внимания, занятые собой, а неудобств роботы не причиняли никаких. Но сейчас ему почему-то стало неприятно смотреть на эти устройства, которые вели себя почти как люди и которым в то же время были глубоко чужды человеческие трагедии.

Администратор долго глядел им вслед, а они мирно топали по коридору. Они не оглядывались, но Карский знал, что задний робот видит его, фиксирует в своем затылочном объективе. Топ-топ, топ-топ. Ритм будущего, внезапно подумал Карский. Топ-топ, топ-топ…

Ну что ж – может быть, так и надо было, она оказалась вчера в ударе, в голосе и выглядела привлекательно, и вообще, все получилось очень хорошо. Но вряд ли стоило обольщаться этим, потому что все произошло после катастрофы, а катастрофа приключилась явно не зря.

Нет, это не могло случиться просто так. Не зря несчастье показало им край лица именно после того, как она, Инна, пришла к мысли о боге, но не довела дело до конца. Бог сначала наглядно показал им, что такое – вечное блаженство: им было так прекрасно… А потом напомнил ей, именно ей, что это блаженство дается не просто так; что она совершила проступок, скрывая от остальных то, что снизошло на нее (именно снизошло; это было точное слово, и она обрадовалась, найдя его) не ради нее одной, но ради всех остальных тоже.

Теперь ей были ясны корни всего, происшедшего с ними. Люди на Земле слишком увлеклись собой, решили, что они покорили все, что ни есть на свете. Но на свете, над всем, что есть, был бог, а об этом люди забыли. Бог долго не подавал признаков гнева. А может, и подавал, но люди предпочитали находить другое объяснение: случались ведь и раньше на Земле, в космосе и на планетах какие-то аварии, катастрофы, даже люди гибли, но все находили какие-то причины, крывшиеся либо в несовершенстве техники, либо в чрезмерном риске увлекшихся людей, и не видели, что за этим стоял бог. А ведь, не будь на то его воли, никто не стал бы рисковать – это же совершенно ясно! И вот бог сделал еще одну попытку пробудить в людях подлинное сознание и рупором на этот раз избрал ее. А она не сразу поняла это, хотя все было ясно с самого начала: несчастье постигло не какой-нибудь корабль, но тот, на котором находился администратор – нужный Земле человек; и на этом же корабле оказалась она, способная постигать истины и откровения. Теперь к постижению истин должны были быть готовы и все остальные. К пониманию хотя бы того, что вот тут, где они сейчас находились, хозяевами были вовсе не они (они не могли даже выйти наружу), но кто-то, кому принадлежало все пространство, кто чувствовал себя там так же естественно, как они – на корабле. Это был бог, и люди Кита должны были признать его.

Инна давно уже пыталась представить себе его и постепенно увидела: он был, конечно, похож на человека, высокого роста, стройный, светловолосый… Лишь она одна знала, как он выглядит, другие вряд ли могли представить это, а значит – ни администратор и ни капитан были теперь главными тут, а главной была она и то, что она несла в себе. Она должна сообщить волю бога – и сделает это, когда они соберутся вместе. Инна долго думала, как и какими словами она станет говорить, и ощущала приближение того состояния, в каком выходила, бывало, на сцену в свои самые удачные, трепетные дни. Но сегодня будет не роль – будет что-то, куда более серьезное.

Воздух больше не уходил, ремонт, кажется, был сделан на славу, но все же капитан, начиная обход, первым делом направился наверх.

Войдя в обсерваторию, он невольно остановился. Обычно пустое помещение сейчас было заполнено людьми. Тут были почти все пассажиры и штурман тоже.

Нет, они не разглядывали пустоту за бортом. Они вообще, не разговаривали между собою. Люди сидели, стояли или прохаживались по круглому помещению, и взгляды каждого из них то и дело поднимались наверх – к люку, ведущему в носовой отсек, где вчера произошла авария.

Устюг сначала понял их неправильно. Он сказал:

– Не беспокойтесь. Заварили на совесть.

Он тут же понял, что ошибся. Никто не выразил облегчения, а Мила даже вздохнула. Петров пробормотал:

– Да… Что поделаешь. Ну, пора обедать.

Они медленно двинулись к выходу. Когда последний скрылся, капитан покачал головой. Он только сейчас понял: им вовсе не было страшно, просто их потянуло на место, где вчера они испытали ощущение своей нужности, своей полезности – ощущение настоящего счастья.

Люди старались изо всех сил. Но вчерашней непринужденности, любви и веселья достичь не удалось. Не удалось именно потому, что они хотели и старались делать все, как вчера, а такие вещи трудно выполнять по заданию.

Внешне все было так же: вино, анекдоты и песни под гитару. Но когда очередной анекдот был рассказан и очередная песня спета, рассказчик или певец непроизвольно опускал голову, стараясь не встречаться взглядом с остальными и испытывая облегчение человека, отбывшего неприятную, хотя и неизбежную повинность.

Наконец очередь дошла до Инны, и многие взглянули на нее с надеждой. Она сегодня выглядела как-то необычно, и кроме того, ее профессионализм должен был возместить недостаток искренности – тот профессионализм, которым другие не обладали.

Актриса встала и несколько секунд молчала, переводя взгляд с одного на другого. Она была очень красива сегодня. Луговой взял аккорд и вопросительно взглянул на нее, но Инна отрицательно покачала головой. Она сказала:

– Дорогие! Сестры и братья!

Это было неожиданно и невольно заставило вслушаться.

– Можно ли далее не видеть? Можно ли молчать и не признавать? Разве возможно и далее считать себя хозяевами положения и не признавать над собой власти иного существа – высшего? Откуда и зачем эта неумная гордость, эти притязания на всемогущество, которыми мы не обладаем и не можем обладать? Разве случившееся с нами не убеждает, что мы лишь маленькие фигурки в руках высшего существа, которое поступает с нами, как хочет, заставляя служить его высоким целям?..

– Инна, – прервал ее Карский. – Откуда этот монолог?

– Это не монолог. Это он приказал мне говорить.

– Кто – он?

– Бог.

Карский вздохнул.