Наконец все были собраны в салоне, и капитан обвел их взглядом. Страшно болела голова. Словно после безудержного, многодневного разгула.

– Внимание! – крикнул он. Именно крикнул, боясь, что нормальный голос не дойдет до сознания остальных. – Тревога! Корабль терпит бедствие! Экипаж своими силами справиться не может! Объявляю аврал!

Кажется, люди что-то поняли, а может быть, страх, вызванный заметным уже и здесь недостатком воздуха, заставил их следить если не за смыслом слов, то за тревожной интонацией.

Карский, хватая воздух разинутым ртом, пробормотал, яростно массируя затылок:

– Ничего не понимаю… Все равно. Мы готовы. Распоряжайтесь нами, капитан!

– Вы, администратор, и женщины – к синтезаторам, будете выполнять распоряжения штурмана: надо пустить хоть одну секцию. Мужчины – в распоряжение инженера, в обсерваторию. Я тоже буду там. Быстрее!

Капитан покинул салон последним. Сирены теперь молчали, инженер выключил их; табло продолжали мигать.

Устюг ощутил слабый ветерок. Воздух медленно тек к двери. Когда капитан приблизился к лифту, ветерок усилился: значит, заблокировать поврежденный отсек инженеру не удалось. Это было плохо.

Лишь через час, когда люди начали уже задыхаться от недостатка воздуха, непрерывно утекавшего в пространство, удалось пустить три выхода синтезатора. Возле первого стоял Луговой, у второго – Карский, около третьего работала Вера – третий выход сразу же был поставлен на производство воздуха, два первых изготовляли материалы для ремонта. Мила и Инна относили пухлые, теплые листы пластика, а когда Луговой получал тяжелую металлическую пластинку, к ним присоединялась Зоя и тут же снова присаживалась отдохнуть: заболев раньше остальных, она потеряла больше сил.

Физик и Истомин относили материалы от отсека синтезаторов до лифта. Петров поднимался с материалами наверх и там помогал Еремееву при разгрузке. Футболист, напрягая мускулы, подавал листы наверх, в неширокий люк, где их перехватывали инженер и капитан, работавшие в аварийном отсеке в пустотных костюмах. Инженер прикладывал лист, капитан заваривал. Воздух продолжал утекать, но уже не столь быстро. В мгновения, когда не хватало материала и сварочный аппарат прекращал свое шипение, можно было услышать слабый свист исчезающего в бесконечности газа.

– Капитан! – крикнул Еремеев, подавая очередной лист. – Воздуха все равно не хватает! Можно сделать что-нибудь?

Воздуха становилось все меньше, один выход синтезатора не покрывал утечки – и вместе с воздухом уходили последние остатки счастливого настроения, – оставалась только острая боль в затылке.

Капитан взглянул на часы, прикидывая, сколько еще могут выдержать люди, давно уже отвыкшие от напряженной работы. Они должны были уже снизить темп. Но давно не испытанный страх смерти, наверное, придавал силы.

Вынося из лифта новые листы, Петров успел спросить:

– В чем причина, капитан?

– Сейчас не до причин.

– Пострадало еще что-нибудь?

– Трудно сказать, – ответил капитан, отходя от люка.

Следующие полчаса прошли в работе без единого слова.

– Что с тобой, Вера? Устала?

– А, ничего. – Вера вытерла пот со лба. – Отвыкла. Давно не устраивали тревог… Смотри, у тебя пошел лист.

Карский отошел к своему выходу. Работа была несложная, настроенный синтезатор почти не требовал регулировки.

– Штурман, – сказал Карский, – у меня плиты становятся толще.

Луговой подошел к нему и стал поворачивать одну из рукояток.

Карачаров показался в дверях; в глазах его больше не было сна. Вера взглянула на него и улыбнулась, заметив, как несмело наклонился он к Зое.

– Хорошо! – сказал он.

Зоя кивнула. И в самом деле было хорошо.

Через час капитан велел прекратить работу на синтезаторах, кроме производства воздуха. Истомин передал команду штурману.

– Ничего, – сказал Луговой. – Запас не помешает. А вы, девочки, займитесь-ка обедом. Самое время.

Женщины удивленно переглянулись. И в самом деле, они испытывали голод. От этого ощущения они давно уже отвыкли.

– Девочки! – сказала Инна, поглядывая на Лугового. – Давайте, закатим праздничный обед!

– Да, – сказал Карский, хотя спрашивали не его. – Это будет очень славно.

Опасность миновала, и теперь могло возвратиться то чудесное ощущение счастья, которое люди еще помнили. Но оно исчезло безвозвратно. Зоя, преодолевая головную боль и пытаясь разобраться в происшедшем, подумала, что небывалое напряжение физических и душевных сил в сочетании с кислородным голоданием, наверное, замедлившим какие-то опасные для людей процессы в организме, позволили справиться с болезнью, от которой люди в ином случае вряд ли избавились бы. Ощущение своего, личного, изолирующего от других счастья не возвращалось. Но сейчас люди не жалели об этом.

Они снова любили друг друга. На столе было вино, они поднимали тосты за всех, начиная с капитана и администратора. Странное это было веселье – пир во время чумы; люди говорили о том, что было, и все, как по уговору, избегали всякого слова, какое могло бы навести на мысль о будущем. Сейчас им, усталым, разгоряченным и гордым, было хорошо, и стоило ли думать о том, что впереди?

Разговоры за столом не умолкали ни на минуту. Когда все насытились и тосты стали иссякать, пришла пора анекдотов. Анекдоты были незатейливы, но все смеялись много, охотно и благодарно.

Потом инженер Рудик стал показывать фокусы. Они тоже были простыми и непрофессиональными, из популярных журналов, но большего, наверное, и не требовалось: здесь была вечеринка, не фестиваль искусств. Актриса вовремя почувствовала это, и когда запела, то стала петь по-домашнему – негромко и просто. Луговой принес электронную гитару и аккомпанировал, потом и сам пел песни – мексиканские, гавайские, марсианские – печальные и длинные. У него оказался приятный голос и хороший слух. После него вскочил Еремеев, захмелевший больше остальных, но сейчас никто не обратил на это внимания. Он принес мяч и стал показывать, что можно сделать с простым надутым шаром – ногами, грудью, головой. Он был счастлив; люди снова смотрели на него и аплодировали его искусству, и переживали. Было, правда, тесновато, но он на одном квадратном метре мог обвести троих – и обводил, мужчины яростно сопротивлялись, а он заранее указывал, куда придет с мячом, между какими стульями пройдет; противники выстраивались чуть ли не стенкой, а Еремеев шел прямо на них, и в последний миг делал серию неуловимых движений не только ногами – двигались руки, корпус, глаза – и человек, против своей воли, делал шаг, чтобы перехватить – а Еремеев вместе с мячом проходил в образовавшуюся щель, ухитрившись даже не толкнуть противника и не отпустить мяч дальше чем на двадцать сантиметров от ноги… Потом футбол кончился, и вдруг все почувствовали, что устали до невозможного и пора спать.