На командном пункте я застал только Кагенека, он был один. Ламмердинг находился на местности, чтобы проверить путь доставки донесений в 11-ю роту и в подчиненное нам подразделение 37-го пехотного полка. Маленький Беккер занимался тем же самым в 10-й роте и у расположившихся на восточном конце деревни пулеметчиков.

– Как думаешь, Хайнц, когда нападет иван? – спросил меня Кагенек.

– Я думаю, что на этот раз они дождутся, пока зайдет луна, Франц! Вчера, когда они атаковали при свете луны, то получили от нас хорошую нахлобучку!

– И я так думаю, – сказал Кагенек. – Тогда у нас есть еще несколько часов, пока они явятся. Как приятно!

Он зевнул и сложил карту.

– Я сделал все возможное! Но этот лес на востоке подходит слишком близко к нашим позициям. Это было и остается нашим самым слабым местом!

Мы пересели к открытому огню печи и вытянули ноги поближе к пылающим поленьям. Вошел Бруно, ординарец Кагенека, в руках он держал две чашки ароматного дымящегося кофе. С озабоченным видом он обратился к своему командиру:

– Герру обер-лейтенанту следовало бы прилечь и хоть немного поспать. Сейчас каждая минута дорога!

– Не беспокойся, Бруно, – возразил Кагенек. – Такой спокойный час, как этот, принесет мне гораздо больше пользы, чем час сна, после которого совсем не хочется просыпаться!

На стене тикали старинные часы с маятником.

– От тикающих часов в комнате, – сказал Кагенек после долгого молчания, – всегда веет таким умиротворением и покоем. У нас дома тоже были старинные часы с маятником, похожие на эти. Это одно из моих самых ранних детских воспоминаний. Мне было тогда лет шесть, и я поправлялся после тяжелой болезни. Поскольку я должен был оставаться в постели, моя мама проводила со мной больше времени, чем с моими братьями, и часто рассказывала мне сказки. – Он немного помолчал. Видимо, мысленно Кагенек снова вернулся в свое детство. – И когда она сидела около моей кровати и рассказывала сказки, я слышал, как тикали старинные часы. Мне страстно хотелось, чтобы мама никогда не прекращала свой рассказ, и я подумал, что, если бы смог остановить часы, она бы навсегда осталась со мной. Но часы тикали и тикали и отбирали у меня драгоценные минуты. Они навсегда уносили от меня минуты жизни моей мамы.

– Да, – заметил я. – Для тебя это был момент рождения мыслящей личности! Первая попытка твоего разума самому управлять судьбой. Начиная с этого момента малыш больше не жил только настоящим!

– Полагаю, ты прав, Хайнц! – мечтательно ответил Кагенек. – Но в жизни каждого человека какие-то часы, предназначенные ему судьбой, отсчитывают последние минуты жизни. Вот сейчас половина десятого. Вчера в это же время пробил последний час для Штольце! Знаешь, иногда я уже и сам не верю, что мы когда-нибудь выберемся живыми из этой заварухи, если, конечно, не произойдет чудо!

– Ради бога, прекрати, Франц! – воскликнул я.

– Не пойми меня превратно, Хайнц. Я не отчаиваюсь. Я лишь пытаюсь составить себе истинное представление о действительности. Ведь каждый видит, как нас постепенно перемалывают! Несколько человек сегодня, несколько человек завтра. Если мы сегодня ночью застрелим пятьсот русских, а сами потеряем только двадцать человек, то и это будет для нас слишком много. Посчитай сам, сколько наших уцелеет, если так будет продолжаться и дальше!

– Но ведь в любой момент положение может измениться! Наступление красных может остановиться, мы можем получить подкрепление – все возможно! Мы сможем остаться в живых только в том случае, если будем действовать так, словно собираемся жить вечно!

– Не беспокойся, Хайнц! Я тоже так считаю. Видимо, просто эти старинные часы настроили меня на такой философский лад. Представь себе, что это часы говорили с тобой! Или пусть это был я, но я лежал на кушетке в твоем кабинете психоаналитика! – Он схватил меня за плечо. – Я подумал о старике Гиппократе и его клятве, иначе я бы не стал так откровенничать, герр доктор! – с улыбкой сказал он.

В дверь постучали. Вошли два солдата из 11-й роты, с ними была юная девушка. Как они доложили, девушка была задержана на наших позициях. Бёмер заподозрил русскую в шпионаже. Он приказал ее арестовать и отвести на командный пункт батальона.

И вот перед нами стояла эта юная дама с темными глазами, полными страха. Она стояла перед мужчинами, которые в хаосе войны имели над ней абсолютную власть. И ей еще повезло попасть в руки такого человека, как Кагенек, для которого власть означала не произвол, а справедливость.

Он приказал ей снять с себя тяжелое зимнее пальто. Девушка сделала это. Потом она расстегнула надетую под пальто стеганую безрукавку, непослушными от мороза пальцами медленно развязала теплый платок и, тряхнув головой, рассыпала по плечам длинные темные волосы. Солдаты с восхищением уставились на нее. Перед нами стояла прелестная, совсем юная девушка. Ее красивое лицо с тонкими чертами разительно отличалось от лиц большинства тех крестьянских девушек, которые время от времени помогали мне на перевязочном пункте. Свою толстую шерстяную юбку она носила с ремнем, подчеркивающим ее гибкую талию, а закрытая, облегающая шерстяная блузка демонстрировала ее хорошо развитые формы. На щеках, там, где они были открыты обжигающему ветру, появился легкий румянец. Я заметил, что страх окончательно исчез из ее глаз. Более того, казалось, что теперь она смотрит на нас скорее с вызовом. Очевидно, она поняла, что имеет здесь дело с порядочными военнослужащими вермахта. Кагенек начал допрос, и все присутствующие были поражены ее хорошим немецким языком, хотя она и говорила с заметным русским акцентом.

– Как вас зовут?

– Наташа Петрова.

– Возраст?

– Девятнадцать лет.

– Профессия?

– Учительница в школе.

– Где вы преподавали и какие предметы?

– В Калинине. Я преподавала немецкий язык, географию и физкультуру.

– Как вы оказались здесь?

– Я бежала от Красной армии. Меня должны были расстрелять, так как я работала переводчицей для германского вермахта.

– Для какого подразделения?

– Я не знаю этого! Но я помогала немцам в Калинине.

– Как фамилия командира подразделения, которому вы помогали?

– Я уже не помню этого! Я переводила для многих немецких офицеров и сейчас уже не помню их фамилии!

– Тогда назовите хотя бы некоторые из них.

– Это были непривычные для меня фамилии. Как я могла их запомнить? С тех пор как Красная армия снова вошла в Калинин, меня преследовали буквально по пятам. Тут уж такие мелочи, как фамилии немецких офицеров, давно вылетели у меня из головы.

Кагенек удивленно поднял брови и продолжил допрос девушки. Она все больше и больше путалась в противоречиях. Всякий раз Кагенек с невозмутимым видом указывал ей на это. В конце концов юная русская окончательно обессилела, начала плакать и умолять прекратить допрос. После того как поток вопросов прервался, она постепенно снова взяла себя в руки.