Мода на географию среди российских помещиков выражалась в любви не только к справочникам, но и к губернским атласам: увлечение, которое позднее разделил и Андрей. Во время кампании за издание справочника, посвященного его собственному Ковровскому уезду, он писал, что хотел бы включить туда часть данных, на протяжении многих лет собиравшихся им в его личных записных книжках[728]. Хотя этот проект и не увенчался успехом, Андрей заручился моральной поддержкой многих своих читателей. Как и провинциальные атласы предыдущего поколения, проект Андрея был основан на том, что историк Уиллард Сандерленд называет «тройственным союзом губернии (в данном случае уезда. – Примеч. авт.), точности и полезности»[729]. Андрей полагал, что изучение географии является подходящим методом воспитания в детях чувства патриотизма и сентиментальной привязанности к родине, одновременно обучающим их основам научного мышления – точности в обращении с фактами и умению их систематизировать. Эти принципы были очень дороги сердцу Андрея. Тому есть множество свидетельств в его дневниках и записных книжках, полных, с одной стороны, сентиментальных признаний в любви к русской сельской жизни, а с другой – в высшей степени систематических записей обо всем на свете: от соотношения отсутствующих и проживающих в своих имениях помещиков Ковровского уезда до количества шагов от садовой калитки до колодца[730]. Страсть, которую они с Яковом разделяли, к характерному для эпохи Просвещения собиранию сведений выходила далеко за рамки географии. Записные книжки Якова отличались тем, что были организованы как справочники: с прорезным алфавитным указателем на полях страниц. Одну из своих записных книжек он озаглавил следующим образом: «Agenda, или моя Берёзовская Энциклопедия», – и внес в нее все свои имения, крестьян и книги, переводные таблицы температур, календарь Великой французской революции, римские числа вплоть до миллиона, широту и долготу всех известных им деревень и городов, а также расстояния от Берёзовика до всех крупных городов мира (таким образом, сделав эту деревню сердцем своей Вселенной)[731].

Помимо географии и более общего знакомства с просвещенческим энциклопедизмом, в учебе Алексея до и после того, как он покинул родной дом, особое место занимали иностранные языки («Я занимался с учителем чтением француского немецкого и латинского по книге Наказ Императрицы Екатерины второй»)[732]. Андрей был его первым учителем французского («Присел в гостиной на диван задав Алеше урок из француск. разговоров»)[733], и предложения для тренировки в тетради Алексея с французскими упражнениями были составлены именно им[734]. Французский Андрея был далек от совершенства, но он мог читать на этом языке, делать краткие заметки на нем в «почтовых сношениях» и при случае старался заучить каждое новое слово[735].

Другие иностранные языки Андрей знал лишь поверхностно, и документы свидетельствуют, что в доме то и дело появлялись наемные учителя немецкого и латыни. Судя по их именам, большинство этих наставников (а может быть, и все они) были русскими, и по меньшей мере один из них был семинаристом из Владимира[736]. Учителя-иностранцы были дороги; даже плата за услуги ученика местной семинарии ложилась тяжким бременем на бюджет Чихачёвых. То, что они шли на эти расходы и находили учителей для обоих детей, сына и дочери, а также то, что позднее Андрей ожидал такого же поведения от читателей своих статей, позволяет предположить, что дети провинциальных помещиков, возможно, имели более широкий доступ к изучению гораздо большего количества предметов, чем можно было бы ожидать от такой достаточно удаленной от больших городов местности. Это также показывает, что семьи, подобные Чихачёвым, готовы были мириться с финансовыми трудностями, чтобы дать детям более разностороннее образование вдали от столиц, и, значит, знание иностранных языков было важнейшим компонентом качественного образования.

Чихачёвы также пользовались теми источниками знаний, что были у них под рукой. Андрей не только занимался с детьми французским, но и следил за тем, как и что они пишут, хотя складывается впечатление, что здесь его участие сводилось к контролю над почерком и обучению вежливым формальностям, использовавшимся в переписке («Папинька занимал меня примерными письмами»)[737]. Дядя учил Алексея началам математики. Яков Чернавин хорошо знал этот предмет, особенно геометрию, которой он научился во флоте, а потому Алексей поступил в Дворянский институт неплохо подготовленным[738].

«Почтовые сношения» содержат подробное описание того, как начались уроки математики. Из этого описания ясно, что и Андрей, и Яков относились к этим занятиям с неподдельным энтузиазмом и что уроки проходили легко и весело и включали игры в «шарады». Андрей благодарен шурину: «За принятие племянника под свое покровительство, – я приношу тебе несказанную благодарность». Он желает, чтобы Чернавин «не поскучал, и имел время», поскольку, обещает Андрей, пока Якову будет угодно, он будет отпускать Алексея к нему: «Я не отдумаю ни за ветром, ни за снегом; эдакого зверка закутать в тулуп, – то на таком близком расстоянии не почувствует он никакой перемены в атмосфере». Яков отвечает, что ему «и самому приятно с ним заняться». Видимо, ученик не испытывал ответного воодушевления, потому что дальше Яков пишет: «…и истинно хочется, чтобы Алеша поболее занялся математикой». Страстно увлеченный идеями инновационного, просвещенческого образования и уверенный в его способности преобразовать юный разум, он продолжает: