религий с Ельциным и Силаевым. Там прозвучала фраза о том, что патриарх одобрил идею министерства, а священники и депутаты – нет.

– Это не была инициатива патриарха по созданию министерства религии. Но он действительно согласился с ней. Однако через полгода ситуация поменялась, и патриарх уже более не поддерживал создание министерства.

– Вы не поменяли с тех пор свою позицию в отношении Совета по делам религий? Как вы считаете, нужен ли в современных условиях такой орган? Ведь в ряде республик (Татарстане, Башкортостане) такой орган или его аналоги сохранили после упразднения СДР.

– С тем, что Совет по делам религий в том виде, в котором он существовал в советское время, не должен существовать, были согласны даже те, кто работал в самом Совете. Например, Генрих Михайлов, который занимался в Совете делами РПЦ. Но орган, который курировал бы вопросы отношений с религиозными организациями, должен существовать. Таким органом был Экспертно-консультативный совет при Комитете Верховного Совета Российской Федерации по свободе совести, вероисповеданиям, милосердию и благотворительности. Но после упразднения Верховного Совета перестал существовать какой бы то ни было орган, который бы отвечал за вопросы религии, и это приводило к негативным последствиям на практике.

– Вы были очевидцем событий 1993 года вокруг Верховного Совета. Какую позицию тогда занимали вы как депутат и как верующий человек? Известно, что патриарх Алексий II пытался примирить конфликтующие стороны, но не достиг успеха.

– Церковь занимала скорее выжидательную позицию. Все помнили 1991 год. Известно, что некоторые священнослужители поддержали путч. Тогда слова патриарха о том, что он проклянет тех, кто прольет кровь, также по-разному интерпретировали разные политические силы в свою пользу. Что касается моей позиции в 1993 году, то я не поддерживал ни ту, ни другую сторону, хотя понимал, что с юридической точки зрения прав Ельцин. Это как в случае с Учредительным собранием. Я не сторонник большевиков, но тогда Учредительное собрание на вполне законных основаниях было распущено. После ухода большевиков и левых эсеров не набиралось кворума – все парламенты в мире после этого распускаются. После пересчета количества присутствующих выяснилось бы, что нет кворума. Поэтому председатель не объявлял перерыв. Заседание шло до ночи. Тогда и прозвучала известная фраза охранника, матроса Железняка: «Караул устал», имевшая самый буквальный и материальный смысл. То же самое было и с Верховным Советом. Там не было уже кворума. Парламент по закону нужно было распустить и назначить новые выборы. Я несколько раз приходил в здание, пока была такая возможность: первую неделю тех, у кого были депутатские удостоверения, пропускали. Но кворума не набралось, и ситуация стала переходить из юридической плоскости в революционную.

– А какую позицию заняли мусульманские религиозные деятели в конфликте 1993 года?

– Такую же, как и другие религиозные организации: выжидательную. Власти в мусульманских республиках в основном поддерживали Ельцина, который обещал суверенитет. Поэтому муфтияты в целом скорее были на стороне Ельцина, так как ориентировались на руководство республик.

– Вячеслав Сергеевич, вы были одним из авторов закона РСФСР «О свободе вероисповеданий». Зачем понадобилось в оперативном порядке принимать альтернативный закон, когда только что был принят общесоюзный закон, работа над которым велась с начала 1980‐х?

– Когда я шел депутатом в Верховный Совет, моей главной целью было поменять действующее советское законодательство, которое ограничивало свободу религии. Проект союзного закона о свободе совести меня лично не устраивал, он содержал много ограничительных положений. Кроме того, он еще не был принят, поэтому поначалу шла конкуренция двух законопроектов. Я обратился к юристу, профессору Юрию Розенбауму. За месяц мы с ним подготовили законопроект. Я изложил перед ним основные идеи, политическую составляющую законопроекта, а он придал этому правовую форму. Мы приглашали Андрея Себенцова, автора союзного законопроекта, присоединиться к нашей группе. Он не принял участие в работе над нашим законом, но с проектом ознакомился. После чего внес существенные изменения в закон СССР «О свободе совести и религиозных организациях». Так что мы повлияли на этот текст тоже, и он стал содержать более демократические положения. Кроме того, по действовавшему тогда законодательству каждая республика принимала свой закон, регулирующий вопросы вероисповедания. Поэтому в появлении собственного закона в России не было ничего необычного. Помню, когда законопроект был принят, нужно было подготовить постановление об отмене действующих законов в сфере религии, которые утрачивали силу. Помню, как я составлял этот список, куда вошли такие эпохальные документы, как ленинский декрет об отделении церкви от государства, сталинский закон о культах и другие. Честно говоря, я испытывал сильное душевное волнение, когда вписывал в проект постановления названия этих большевистских актов.

– Какую роль в разработке закона 1990 года приняли религиозные организации? В архиве я видел материалы, посвященные предложениям, касающимся общесоюзного закона, в частности некорректности употребления термина «церковь» по отношению ко всем религиозным организациям. Были ли поправки и комментарии к российскому закону со стороны РПЦ и муфтиятов? К чему они сводились?

– Да, РПЦ, мусульмане, католики и протестанты участвовали в обсуждении, присылали свои замечания.

– Через два года после принятия закона вы выступили с инициативой ограничить миссионерскую деятельность на законодательном уровне. Чем вы руководствовались тогда, в 1992 году? Как вы сейчас оцениваете этот шаг? Получается, что вы фактически сами выступили против закона, который был подготовлен при вашем активном участии?

– Вслед за некоторыми авторами из среды протестантов везде обвиняют меня в том, что я выступал за ограничение свободы вероисповедания. Это не так. Когда был поднят этот вопрос, я предложил свои поправки в закон. Они не были приняты. Если поискать, можно найти их. Причиной таких ограничений была экономическая сфера. Появились структуры, которые, используя статус религиозных организаций, фактически занимались бизнесом и пользовались привилегиями и преимуществами (экономическими), которые предоставляло государство религиозным организациям. Одна неопротестантская община на следующий день после регистрации подала заявку на покупку нефтяной скважины. Против использования религии для получения налоговых льгот и были в первую очередь направлены мои поправки. Однако эти ограничения были гораздо более мягкими, чем те, что вошли в закон 1997 года.

– Принимали ли вы участие в обсуждении закона 1997 года? Какую характеристику вы можете дать этому закону?

– Я не участвовал в принятии этого закона, я был экспертом, а не депутатом, поэтому не могу ответить за других. Но, как я сказал, он более жестко ограничивает деятельность религиозных организаций, чем мои прежние инициативы.

– А устраивает ли вас преамбула к закону? Хотелось бы также узнать ваше отношение к концепции «традиционных» религий.

– Сначала в преамбуле говорилось об особой роли православия в формировании российского государства. Потом эта формулировка была смягчена: одно дело роль в истории страны, тут никто не спорит, другое