— Это случилось в декабре пятнадцатого года. Из Москвы я прикатила в Петроград, на юбилей нашего родственника Егора Ермолаевича Рейна. Это был большой человек: знаменитый хирург, академик, председатель медицинского совета Министерства внутренних дел. На юбилее гуляла, кажется, вся столица. Сам государь император телеграммой поздравил Рейна.

Я уже собиралась возвращаться в Москву, как Рейн сказал: «Эмма, сегодня принесли приглашения в Первый кадетский корпус. Завтра, тринадцатого декабря, там состоится кинематографический сеанс…»

Отправились мы на автомобиле Рейна с Невского, где он жил, на Васильевский остров к кадетам. Смотрели фильмы о государе, о его жизни в Ставке, о том, как навестила его там императрица Александра Федоровна с августейшими детьми. Затем показали фильм про годичный праздник Павловского военного училища, воспитавшего многих славных защитников Отечества.

Эмма замолчала, а Аннушка требовательно подергала ее за руку:

— А что дальше, маменька? Расскажи!

Смахнув украдкой невольную слезу, Эмма продолжала свой рассказ.

— По окончании сеанса заиграл духовой оркестр. Мужчины, а это были преимущественно офицеры, разбились по группам, обсуждали фильмы, говорили о положении на фронтах войны.

Мы с Рейном направились было к выходу, чтобы ехать домой. Но к нам подошел стройный подполковник, отличавшийся блестящей выправкой и галантным обхождением. Рейн представил мне офицера:

— Владимир Григорьевич Жаме, отважный защитник Отечества…

Офицер перебил:

— Все это в прошлом! После ранения был командирован к кадетам, преподаю им фехтование.

Я еще прежде заметила, что офицер немного прихрамывает. Это, как выяснилось, было следствием ранения.

— Предлагаю всем отправиться в «Вену» и поужинать, — сказал офицер.

Рейна ждал внизу автомобиль. Твой будущий папа уговорил шофера уступить ему место за рулем. «Ведь я с самим Эдуардом Чеховским летал на аэроплане, а здесь уж как-нибудь справлюсь!» — улыбнулся он.

Поверь, малышка, что папа твой прекрасно вел авто. Вскоре мы весело ужинали в знаменитом ресторане Ивана Соколова, которого так любили артисты и художники.

— А что было потом, маменька?

Эмма улыбнулась:

— А потом было вот это. — Она достала из шкатулки отпечатанное золотом приглашение:

Потом мать и дочь рассматривали фотографии. Почти на всех красовался стройный человек с белозубой улыбкой. На одном из фото Эмма надолго задержала взгляд: она сама и ее муж сидели в открытом авто марки «Панар-Левассор». Счастливые, уверенные в себе и в жизни! Было это вскоре после свадьбы — в августе шестнадцатого года.

* * *

Она хорошо помнила этот день. После завтрака они взяли извозчика и с Никольской, где теперь, после перевода мужа по службе, жили, отправились на Большую Дмитровку. Здесь в доме под номером 23 размещался роскошный магазин по продаже автомобилей. Хозяином был некий Фимбель. Еще накануне муж сторговался с ним и выбрал модель. Теперь он отдал требуемую сумму денег и выехал из ворот магазина уже на собственном авто.

— Давай, дорогой, увековечим исторический момент — поехали фотографироваться, — предложила Эмма.

Они поднялись в гору на Большую Лубянку. В доме князя Голицына размещалось ателье М. Волкова. Фотохудожник самолично установил на улице треногу, накрылся темным бархатом и сфотографировал их сидящими в автомобиле.

Эмма вспомнила, как спустя всего лишь два года на этом же «панар-левассоре» они бежали из Москвы, оккупированной новыми хозяевами. У нее на руках была трехмесячная Аннушка.

Супруги направлялись на юг, где власть принадлежала белым. Однако уже в Туле их задержали большевики. После недолгого разбирательства автомобиль отняли, а горячо возражавшему против этого самоуправства Владимиру Григорьевичу какой-то солдат в грязной шинели размозжил прикладом голову.

Все это было проделано на глазах Эммы. Бойцы революции, стоявшие рядом, одобрительно гоготали. Муж лежал в большой луже крови, уткнувшись лицом в землю, и тело его трепетало в предсмертных судорогах.

Убийца, вытирая кровь с приклада, довольный собой, весело осклабился, гнусно подмигивая товарищам:

— А бабешка, того, аппетиктная! Можа, попробуем? Вить всем достанется, да еще другой роте останется?

И не избежать бы Эмме надругательства, кабы в этот момент не появился красный командир с маузером на боку. Уснащая речь виртуозными ругательствами, он обрушил свой гнев на солдат, уклонившихся от какого-то задания.

Эмма, прижимая к груди Аннушку, поспешила скрыться.

* * *

Испив до дна несказанную чашу мучений, она наконец добралась по железной дороге до Одессы. Здесь во французском консульстве ей удалось раздобыть въездную визу во Францию. Путь в столицу этого государства лежал через бурное осеннее Черное море — в Стамбул.

В трюме греческого пароходика, в гнусной тесноте, без самых элементарных удобств, среди узлов и чемоданов, Эмма добралась-таки до турецкого берега. Как удалось сохранить малютку Аннушку, то ведает только Создатель! Из добра уцелели лишь небольшой узелок с детской одеждой да семейная шкатулка с реликвиями.

В Париже жизнь поначалу показалась сказочной: никого не водили на допросы, никого не ставили к стенке, а в лавках было сколько угодно хлеба — пшеничного.

Поселилась Эмма на красавице Пасси, у своей тетушки Лауры, с незапамятных времен проживавшей на берегах Сены. У тетушки была небольшая рента, которой они кормились и жили, в общем, безбедно.

Впрочем, скука была ужасающей. Среди многочисленной русской эмиграции близких по духу людей не нашлось. Лишь порой попадался навстречу высокий синеглазый человек. Это был Иван Бунин, живший по соседству на улице Оффенбаха. Он уже раскланивался с Эммой, а однажды обратил внимание на Аннушку:

— Какая красивая девочка! Особенно прекрасны глаза — большие, темные, и уже сколько в них лукавства. Очень похожа на вас, сударыня.

Когда Аннушке исполнилось четыре года, Эмма стала учить ее игре на фортепьяно. У девчушки оказались хорошими слух и чувство ритма. Уже через год она свободно играла несложные пьесы.

Любила Аннушка рисовать в альбоме. Особенно удачно у нее получались цветы и птицы. Тетушка даже показывала рисунки своим знакомым, и все удивлялись, что в столь раннем возрасте получается столь искусно.