кошка» собиралась местная богема. В кабаре «Помпеи» официантки обслуживали посетителей одетыми в прозрачные туники… К Харбину-Пристани вплотную примыкала «Нахаловка», скопище саманных и дощатых клоповников-времянок вдоль сточных канав, скученное сосредоточение беженской бедноты, выплескивавшее, как из трубы нечистот, на улицы других районов в поисках наживы проституток, грабителей, ресторанных вышибал и сутенеров. И лишь третий район Харбина — Фудзядан был китайским, и на его кривых улочках редко можно было увидеть европейца. Здесь тоже сплошь лепились магазинчики, лавки, мастерские, чадило жареной рыбой, с рассвета дотемна колыхалась толпа, все грохотало, тренькало, кричало. И продирались сквозь людские скопления не коляски и автомобили, а голоногие рикши; кули переносили на головах и бамбуковых шестах удручающие по тяжести и объему тюки. В грязных фанзах были опиекурильни, а морфий кололи из открытых на улицу окошечек — не глядя, только сунь в окошечко руку с монетой.

Столь разноликий Харбин мельтешил перед глазами, как бы скрывая под пестрыми масками переменчивый и устрашающий свой лик, и поначалу можно было подумать, что тревоги мира, как отвернувшие штормы, обтекают его стороной: в Новом городе неподалеку от советских Дорпрофсожа и Медсантруда располагался белогвардейский клуб «Мулен Руж», на одной улице с большевистской газетой «Молва» — правомонархический «Свет», белоэмигрантский «Русский голос» и кадетская «Заря»; здесь были и комитет харбинских комсомольцев, и клуб молодых русских фашистов «Черные гусары»…

Приехав сюда, Путко снял номер в дорогом отеле «Модерн», внес вступительный членский взнос в Коммерческий клуб. Помещение конторы «Лотос» занимало особняк в районе Пристани, бок о бок с конторой «Лесных предприятий Ковальского» по одну сторону и «Американского акционерного общества по продаже автомобилей «форд», «бьюик», «кадиллак» и «джамси»» по другую. Предстояло нанять клерков — китайца и русского; предшественник Антона отбыл по вызову Чинарова в Шанхай вместо со своими помощниками.

Для Антона не оказалось неожиданным, когда в один из первых же дней повстречал он в Харбине Мульчу — где, как не здесь, должен был обретаться шустрый штаб-ротмистр?..

— Ишь ты!.. Как жареными гусями запахло, так и пожаловали на пир, ваше высокоблагородие! — приветствовал парижский знакомец. Признался: — А я уже любопытствовал: куда исчез господин подполковник из Парижа? Не подался ли в «возвращенцы»?

— Благодарю за внимание. Вскорости за вами и отбыл в Китай.

— Да уж наслышан. В Шанхае обретались, — подтвердил свою осведомленность контрразведчик. Многозначительно добавил: — Скромняга-скромнягой, а вон с какими верительными грамотами! От самого Антона Ивановича!.. — дал понять, что ему известно даже о визите Путко к генералу Волкову с письмом от Деникина.

Антон еще в Москве, когда обсуждал с товарищами детали своей экспедиции, предположил, что, коль повстречает Мульчу, тот «втемную» поможет ему. Товарищи в управлении одобрили такой ход. Теперь Путко пришла мысль: почему бы не предложить штаб-ротмистру должность клерка в «Лотосе»? Убьет двух зайцев: сослуживец обезопасит от подозрений; и к тому же, постоянно общаясь с Мульчой, он сможет, как и в Париже, много полезного узнавать от него.

В подобном предложении не было ничего странного: едва ли не каждый из эмигрантов-офицеров, продолжая выполнять свои обязанности при штабах, в белогвардейских «союзах», «комитетах» и «лигах», пристраивался «на прокорм» на любые подходящие работы: кто пооткрывал булочные или обувные мастерские, кто становился за прилавок или конторку, если не шел в официанты да тюремные надзиратели. Вот и в Харбине бывший Приамурский генерал-губернатор Гондатти заделался агентом земельного отдела; генерал Соболевский варил квас на собственной квасоварне, где был и хозяином и подмастерьем в одном лице; генерал Пепеляев и его офицеры зарабатывали извозчичьим промыслом.

— Ишь ты!.. А сколько положишь? — полюбопытствовал Мульча, но заманчивое предложение отклонил: — Не златого тельца ради сюда пожаловал! По службе забот невпроворот! А кормлюсь от кирилловского фонда.

Переход белой оплачиваемой верхушки с николаевского на кирилловский фонд произошел потому, что в начале января двадцать девятого года престарелый Николай Николаевич почил в бозе — и тем положил конец великокняжеской междоусобице в борьбе за призрачную царскую корону; единственным претендентом на нее остался «блюститель российского престола» Кирилл.

— Тогда посоветуйте, кого из надежных взять.

— Это могу. — Мульча ненадолго задумался. — Есть под рукой один. Из наших. Прошел и Крым, и рым. Не обмишурит.

Каково же было удивление Путко, когда на следующий день перед ним предстал присланный штаб-ротмистром Константин Костырев-Карачинский!.. В конце шестнадцатого — начале семнадцатого года они оказались в одной палате петроградского лазарета: Антон, отравленный газами и раненный в ноги, рубака-есаул Шалый и прапорщик Костырев-Карачинский, которого почему-то называли Катей, — юноша едва появился на передовой, как получил заряд свинца в ягодицу. Помнится, они расстались тогда по-приятельски. Катю выписали как раз в канун Февральской революции. Потом они мельком встретились в Москве, на Государственном совещании в Большом театре, когда там происходила «коронация контрреволюции»; Путко был на совещании делегатом от комитета Двенадцатой армии Северного фронта, а на самом деле — тайным посланцем большевиков, наблюдавшим за происходящим. Уже в конце августа семнадцатого он по заданию Дзержинского участвовал в аресте провокаторов, засланных штабом Корнилова в Питер для организации вооруженных выступлений в столице в момент подхода корниловских войск. Среди тех, кого арестовал Путко, оказался есаул Шалый. Есаулу удалось тогда бежать. Не встречался ли он потом с Катей, не рассказал ли ему?.. Вероятность подобного совпадения была ничтожной. А все же была.

Антон предусматривал возможность того, что на эмигрантских дорогах встретит кого-либо из давних знакомцев. Могло случиться — даже тех, кто видел его на посту начдива или начальника артиллерии корпуса РККА. Такая встреча означала бы провал. Но за все годы гражданской никто из командиров тех частей, где он служил, не переметнулся на сторону врага; в красноармейских газетах фамилии его не называли, фотографии не печатали. Ну а после войны — учеба, а потом — и «легенда»… И все же любое обстоятельство не предусмотришь; всех, кто знал тебя или просто видел, не перечтешь. Парижские годы судьба миловала его от нежданных встреч. Первая такая встреча — с Костыревым-Карачинским. Что известно ему об истинном прошлом Антона?.. Он испытывал беспокойство. Срабатывает интуиция разведчика?..

— Вот это да! — Катя распростер руки для объятий. — Вот так сюрприз!

Чтобы произвести впечатление, он заявился в контору «Лотоса» как на парад: мундир, эполеты, ордена. На рукаве нашивка — в щите российская монархическая трехцветка. Заматерел! Не розовощекий восторженный доброволец, сынок любвеобильных родителей… Тесный френч распирают налитые плечи, в щетке усов над губой проседь, глаза в красных прожилках, выцветшие зрачки. А орденов нахватал! Даже удостоился знака корниловского ледового похода: меча в обрамлении тернового венца.

— Понежили мы тогда свои задницы в лазарете! — напомнил Катя об их давнем общем, чтобы, видать, расположить, своего работодателя. Но мысль