Установлены факты изъятия следователями НКВД тех или иных «неудобных» для их версии показаний. Противоречившие показаниям Тухачевского некоторые показания Фельдмана (а также и соответствующие показания Тухачевского о «вербовке» комкора Горбачева) из дела Корка, Фельдмана, Тухачевского и других были изъяты и приобщены к этому делу лишь после того, как Тухачевский, Фельдман и Горбачев были осуждены и расстреляны152.

Комкор Н.Н. Криворучко был признан виновным в том, что с 1931 г. якобы являлся участником антисоветского военного заговора, в который, по показаниям Криворучко, он был завербован Якиром. Однако проверка архивно-следственного дела Якира показала, что по его показаниям, даже прошедшим через руки следователей, Криворучко «не проходит»153.

Накануне 20-летней годовщины РККА, 22 февраля 1938 г. был осужден к ВМН и в тот же день расстрелян бывший заместитель начальника штаба Сибирского военного округа, коммунист с подпольным стажем – с 1913 г. – «с шестнадцати мальчишеских лет», комбриг В.Г. Драгилев. Одним из оснований такого беспощадного приговора была подшитая к уголовному делу Драгилева копия собственноручных показаний осужденного по другому делу Федотова. Однако, как это официально зафиксировано в определении Военной коллегии от 7 июля 1956 г., осмотром уголовного дела Федотова установлено, что подлинника этих собственноручных его показаний в указанном выше деле не имеется154. Вполне резонно можно предполагать, что этих показаний вообще не было. Иначе – куда бы они девались? А выписку в дело Драгилева «хитроумные» и безнаказанно наглые следователи НКВД просто сочинили и подсунули Военной коллегии. А та и клюнула по принципу «обманываться рада».

Одним из оснований для осуждения флагмана 1-го ранга Э.С. Панцержанского к расстрелу послужили представленные следователями НКВД показания арестованного комкора Б.М. Фельдмана о том, что он знал о принадлежности Панцержанского к военному заговору со слов маршала М.Н. Тухачевского. Между тем, как показала дополнительная проверка, Тухачевский никаких показаний в отношении Панцержанского не дал. Более того, стараясь, очевидно, попытаться спасти от ареста военных моряков, Тухачевский показал, что пока военно-морской флот не вырастет в более крупную силу, он не считал нужным привлекать в заговор работников этого флота155.

В январе 1938 г. в Москве был арестован заместитель командующего войсками ЛВО по авиации комдив В.Н. Лопатин. Как видно из материалов дела, он был арестован по показаниям комкора Хрипина, который, со слов комкора Меженинова, называл его в числе участников антисоветского заговора и в дальнейшем совместно с ним проводил подрывную работу в области авиации. Однако в деле Лопатина показаний Хрипина и Меженинова не имеется и, как показала проверка их дел, Хрипин в июле 1956 г. был реабилитирован, а по показаниям Меженинова Лопатин в числе участников заговора вообще не проходил. Как видно из справки администрации тюрьмы, Лопатин вызывался следователями на допросы 28 раз, но в деле имеется только три протокола его допросов, два из которых допрашивавшими его следователями даже не подписаны156. Но и одного протокола для решения судьбы человека в то время хватало с избытком. 29 июля 1938 г. комдив Лопатин был приговорен к ВМН и в тот же день расстрелян. Реабилитирован посмертно 12 декабря 1956 г.

На допросе 25 февраля 1937 г. арестованный бывший заместитель начальника Военно-политической академии дивизионный комиссар И.С. Нижечек заявил: «Теперь мне стало ясно, что я являлся участником сборищ контрреволюционной троцкистской группы…» Копия этого протокола, приобщенная к делу арестованного бывшего начальника кафедры политэкономии этой же академии бригадного комиссара П.Л. Булата, была сфальсифицирована и в ней вместо слов: «Теперь мне стало ясно…» указано: «Признаю, что я являлся участником сборищ контрреволюционной троцкистской группы»157.

В качестве доказательства «виновности» бывшего начальника политуправления АОН дивизионного комиссара И.П. Зыкунова в предъявленном ему обвинении к его делу была приобщена выписка из протокола допроса обвиняемого корпусного комиссара И.Ф. Немерзелли от 19 августа 1938 г. Однако в ходе дополнительной проверки в 1955 г. было установлено, что протокола допроса Немерзелли от 19 августа 1938 г. в его деле вообще не имеется. В этой выписке указано, что о Зыкунове как участнике заговора он, Немерзелли, узнал якобы от армейского комиссара 1-го ранга П.А. Смирнова. Между тем Смирнов в своих показаниях утверждал, что об участии Зыкунова в заговоре ему якобы известно от Немерзелли158.

Только в ходе дополнительной проверки дела расстрелянного в мае 1938 г. бывшего начальника политотдела Совгаваньского укрепрайона бригадного комиссара И.Е. Масевицкого было установлено, что к делу не были приобщены письма Масевицкого на имя уполномоченного НКВД СССР по ДВК В.А. Балицкого, в адрес политуправления ТОФ, к своей жене. Эти письма были написаны после ареста и из них видно, что Масевицкий категорически отрицал какое-либо свое участие в антисоветской деятельности. Но все эти письма были спрятаны в архив органов госбезопасности. И лишь в ходе дополнительной проверки в 1956 г. они были изъяты оттуда и приобщены к материалам дополнительного расследования159.

Бывший командир 3-го тяжелого авиакорпуса АОН ВВС комбриг А.М. Тарновский-Терлецкий, находясь под арестом, на шести листах написал заявления о незаконных действиях работников органов НКВД. Но, как показала дополнительная проверка в 1965 г., эти заявления в архивно-следственном деле бывшего комбрига отсутствуют160.

Николай Иосифович Раттэль (1875 г. р.), бывший генерал-майор царской армии, почти всю Гражданскую войну был последовательно начальником штаба Высшего Военного совета РСФСР, штаба Реввоенсовета Республики и затем Всероссийского Главного Штаба. В ноябре 1925 г. вышел в отставку. Но 13 марта 1930 г. арестован органами ОГПУ по обвинению в связи с антисоветской заграничной организацией. На допросах Раттэль категорически отрицал какую-либо враждебную деятельность против советской власти. Он показал: «…Я могу с полным сознанием ответственности за свои слова здесь еще раз констатировать, что лично я, подчинившись Рабоче-Крестьянской власти, с 21 ноября 1917 года добровольно, конечно, первое время больше по инстинкту, с тех пор беспрерывно, абсолютно честно, сознательно, убежденно и преданно работаю на пользу Рабоче-Крестьянской власти. И нет такого теперь и в будущем случая, при котором я мог бы изменить этой власти. В пределах моих сил, знаний, умения и опыта эта власть всегда, без колебаний, уверенно может рассчитывать на меня при всех обстоятельствах»161. Постановлением Коллегии ОГПУ от 25 мая 1930 г. дело в отношении Раттэля было прекращено.

Прошло 8 лет, наступили годы большого террора и 28 июля 1938 г. Раттэль был снова арестован. В справке на арест он объявлялся одним из организаторов и руководителей офицерской диверсионной террористической организации и обвинялся в том, что состоя с 1930 г. секретным сотрудником органов НКВД, он «формально относился к работе и никаких серьезных дел не дал»162. В ходе следствия 63-летний бывший царский генерал допрашивался «более 22 раз». Его били. Выбили оговор и на себя и на других. Но при объявлении ему об окончании следствия по делу, Раттэль 11 февраля 1939 г. собственноручно написал на протоколе, что «мною 31 декабря 1938 г. подано заявление Народному Комиссару Внутренних Дел СССР об отказе от показаний, данных мною следствию»163. Но к делу это заявление приобщено не было. В судебном заседании Военной коллегии 2 марта 1939 г. Раттэль виновным себя ни в чем не признал, от своих показаний, данных на следствии, отказался, заявив, что они ложны и даны под физическим воздействием. Приговорен к расстрелу. Реабилитирован посмертно.