В окно постукивали осторожно, но настойчиво. Не зажигаясвета, я накинула халат, прошлепала босиком к окну и нажала кнопку. Стеклобесшумно ушло в стену. Меня опахнуло ночным холодком, и передо мной возниклолицо Ланта.

– Ты одна? – прошептал он.

– Нет, у меня совещание, – сказала я ипосторонилась. – Влезай, холодно. Зажечь свет?

– Нет. Что у вас случилось? Над соседним домом, заслонивзвезды, призраком проплыл грузовой вертолет, следом еще два.

– Ох, Лант… – я села на постель, он, как обычно, устроилсяна полу. – К нам идут транспортники, понимаешь? Мы улетаем. Все. Скороздесь никого из нас не останется, оборудование увозят на космодром, эскадраподойдет на рассвете… Почему ты молчишь?

– Я думаю, – сказал Лант. – У нас никогда небывало, чтобы женщина уходила. Она может умереть, может выйти замуж в другоеселение, ее могут украсть, убить, но вот так – она есть, и ее нет, она где-тоза облаками, и никогда сюда не вернется… У нас так не бывает.

– Ну хочешь, полетим со мной?

– Нет. Там все чужое. Я лучший в деревне, но стать лучшим увас не смогу.

– Мы могли бы вместе что-нибудь придумать… Почемуобязательно быть лучшим?

– Не лучшим. Просто уважаемым.

– Но ведь можно… Он заглянул мне снизу в лицо:

– А ты можешь остаться со мной? Мне у вас многому пришлосьбы учиться. Тебе у нас придется учиться не так уж и многому.

– Я хочу, чтобы мои дети выросли землянами, – сказалая. – Понимаешь? Я подумать боюсь, что мои дети будут жить в твоей деревне,словно страшный сон…

Но ведь должен быть выход? Все или ничего – какое глупоевыражение… На потолке плясали случайные отблески огней суетившихся над поселкомвертолетов, а где-то в космосе эскадра стальных громадин неслась к Чаре, словнокабан сквозь камыши, ломясь сквозь неэвклидово пространство, о котором я зналане больше Ланта. Господи, ну с чего мы взяли, что нужно открывать все безисключения Америки? Где это рубили головы побывавшим в Атлантиде морякам – вЕгипте, в Финикии?

– Ну обними меня, – сказала я сквозь слезы. –Слышишь?

Было все, чего мы оба хотели, но мне не давала покояскользкая и холодная мысль – я поступаю с ним подло. Честнее было бы не открытьему, прогнать, не искать зыбкой видимости компромисса, от которого не станетлегче ни ему, ни мне…

– Что ты молчишь? – почти крикнула я. – Ты получилвсе, что хотел.

– Я не только хотел тебя, но и любил, – сказал он, и ясжалась, как от холода. – Вы меня многому учили, но ты научила совсем нетому. В любви ничего не бывает наполовину. Что ж, возвращайся за облака, еслитак надо – прощай…

Он тенью скользнул по темной комнате, бесшумно выпрыгнул вокно и исчез, растворился в зыбком полумраке, в мелькании разноцветных огней,рассыпавших пустые угловатые тени. Ослепительный луч прожектора полоснул попотолку, на секунду превратив люстру в инопланетное чудовище. Вдали квакнуласирена.

Я сидела на смятой постели и сухими глазами смотрела насвистопляску огней. Хотелось плакать, самое время было разреветься в подушку,но что-то подсказывало мне, что на слезы я не имею права…

– У меня есть просьба, – сухо сказал я.

– Да?

– Я хочу улететь с последним бортом.

– Пожалуйста, – небрежно обронил Данкевич.

Он сидел выпрямившись, абсолютно симметрично сложив руки наострых коленях, и его замкнуто-бесстрастному лицу позавидовали бы многиеокрестные вожди. Но сухарем и бюрократом он не был – я кое-что слышал о нем.Просто миссии такого рода, какая возложена на него, требуют от исполнителеймасок, лучшей из которых, безусловно, является манекенность лица и тела. Но нив коем случае не души. Правда, у меня не было ни малейшего желания проникать вего душу. Мне хотелось одного – чтобы все как можно скорее кончилось.

– Как же Ванда? – спросил я.

– Никаких сложностей, – ответил он. – Ее приятельулетает с нами.

– Что касается меня, то я с вами не улетаю, – в дверяхстоял Эрик Густавсон, вошедший без приглашения и без стука. – Ясно? Я свами не лечу. И если кто-то попытается мне помешать, если кто-то…

– Не заводите себя, – ровным голосом произнесДанкевич. – Вы должны осознать – мы уходим навсегда, и в ближайшие сто летздесь не будет даже орбитальных наблюдателей. Так что Земля будет потеряна длявас навсегда.

– Что предпочтительнее – еще один средний инженер, которыйникогда не выдумает пороха там, на Земле, или охотник не из последних – здесь?

– Вот и решайте.

– Вот и решил, – Эрик круто развернулся и толкнул ногойдверь.

– Странно, что вы заставили его снять одежду, – не безсарказма заметил я. – Станцию мы уничтожаем подчистую, вот штаныэкс-землянина Густавсона проглядели.

– К тому времен, когда у них появится археология, от штановэкс-землянина Густавсона не останется и клочка. А всевозможные пуговицы илибусы, оставленные здесь, в худшем случае заставят здешних историков – да и тоне всех, самых молодых и дерзких – выдвигать шальные гипотезы и писать статьи,которые не примет ни один серьезный журнал. В конце концов, и на Землепопадались странные находки, но никто их не признавал, и погоды они не…

Он вдруг замолчал, но у него хватило силы воли не отвести отменя взгляда.

– Вот именно, – сказал я тихо, очень тихо. – Вконце концов на Земле тоже встречались странные предметы. И не менее странныелегенды… Здесь, – я мотнул головой в сторону окна, – еще нетписьменности. И живописи из-за отсутствия подходящих для росписи пещер нет.Поэтому рассказы о нас за тысячи лет так исказятся, трансформируются и приукрасятся,что станут напоминать то ли обычные сказки, то ли некоторые земные легенды…Данкевич, вот что мне чертовски хотелось бы знать: а не пришлось ли кому-то летэтак с тридцать тысяч назад в панике бежать с Земли, как сегодня с Чары бежиммы? Может быть, не Адама и Еву изгоняли из Эдема, а из Эдема бежал сам ГосподьБог? Тот, что фигурирует под именем Господа Бога? Если Адам был создан пообразу и подобию Божьему, то Бог наверняка был молодым… Все ли сюжеты Библии мырасшифровали, и все ли расшифровали правильно?

– Вы никогда не пробовали писать?

– Увы, нет, – сказал я. – Иначе я написал быбольшую книгу о людях, которые наивно полагали, что собеседник, похожий натебя, как две капли воды, во сто раз ближе и понятнее, безопаснее и желаннее,нежели какой-нибудь сиреневый спрут в мантии доктора гонорис кауза. О людях,которые нашли то, что искали, и бежали от того, что нашли… Я все понимаю, нопочему мы ничего не можем сделать?