Однажды ко мне заглянул Дик Стэндиш, и разговор зашел оПрезиденте.

– Все-таки он был хорошим парнем, – сказал Дик. –Не пил, не впутывался в грязные махинации…

– Ты же прекрасно знаешь, почему он не мог этогоделать, – сказал я.

– Знаю, – согласился Дик. – Но какая разница? Всеже, кем бы он ни был, он был президентом. Никто не посмеет отрицать, что былпрезидент, который не произносил воинственных речей, никому не угрожал, неразрывал подписанных однажды договоров и не давал пустых обещаний, которыепотом отказывался выполнять. Президент, пойми ты это. Может быть, один излучших наших президентов… – он вздохнул и добавил: – Вот только охранять егобыло сущее мучение, ребята, бывало, с ног сбивались…

Но тут пришла Алиса и позвала нас обедать.

1977

конспект романа в нескольких монологах и интермедиях

Кто-то, не мудрствуя лукаво, окрестил это место внезапамятные времена Долиной Зеленых Холмов. Правда, мудрствовать и не стоило,подумала я. Долина есть? Есть. Холмы зеленые? Зеленые. Вот и все.

Мы спустились к реке по свободному от деревьев южномусклону. Река была широкая и спокойная, а за рекой и простиралась Долина ЗеленыхХолмов. Желтые песчаные берега – мечта купальщика. Бирюзовое небо, в зените –молочно-белый серпик Павлина.

– Когда-то здесь жили, – сказал Лант. – Оченьдавно. Потом их прогнали на север, к водопадам.

– Ваши? – спросила я осторожно.

– Нет. Нас здесь тогда не было.

– А кто?

– Черные Перья. Мы прогнали их самих на север, уже потом. Тыхочешь идти в воду?

– Ага. У нас еще есть время, мы успеем. Лант спутал ногикупам и растянулся на песке.

Топор и дротики он аккуратно разложил рядом – внезапногонападения он не боялся, просто такие уж у них были обычаи, даже он, побывавшийна Земле и видевший в сто раз больше своих земляков, не мог иначе. Я, кстати,тоже постоянно таскаю на поясе кобуру. Согласно параграфам. Так что в этомвопросе особых различий меж нами нет.

Вода была чудесная. Хотелось понырять за раковинами, но нестоило беспокоить Ланта. Он до сих пор не научился плавать, и к моему купаниювсегда относится неодобрительно, а уж когда я ныряю… По их давним поверьям, вводе живет какой-то особенно мерзкий и злокозненный злой дух. Как установилинаши, скорее всего, поверье это – отголосок воспоминаний о тех временах, когдаих предки жили на океанском побережье и немало натерпелись от зеро-завров,действительно мерзких и опасных земноводных ящеров. Я рассказала это Ланту. Он,разумеется, ответил: «Люди верят старикам». И все.

Я вышла из воды. Лант лежал в той же позе и смотрел на меня,но теперь это меня смущало гораздо меньше, чем первые недели, я давно ужедоказала себе, что, во-первых, повседневный наряд их женщин немногим роскошнеемоего купальника, во-вторых, мои представления о первобытных людях как об ввысшей степени необузданных, абсолютно не умеющих управлять своими эмоциямисубъектах происходили из плохого знания палеопсихологии и чрезмерного увлеченияв детстве третьесортными историческими романами. Без умения управлять своимиэмоциями первобытный человек просто не выжил бы… Их жизнь регламентируетсямножеством правил, объединенных в некий кодекс, временами удивительноблагородный. Никто в здравом уме не станет применять силу к женщине издружественного племени. А мы считаемся как раз «дружественным племенем», мывключены в кодекс…

Я натянула брюки, рубашку, плюхнулась рядом с ним ипредложила:

– Давай поговорим?

– Давай, – согласился он. Когда мы говорим «говорить»,то имеем в виду что-то вроде «дискутировать», «спорить». Он неплохо владеетрусским, но те слова, которые ему не нравятся, так как кажутся бессмысленнымиили лишними, упорно заменяет теми, что нравятся больше.

– В прошлый раз мы говорили про войну.

– Ага, – сказала я. – Про войну. Ты много разходил воевать?

– Шесть раз. Тебе не нравится?

– Ну, я понимаю – надо… – сказала я осторожно. – Адевушки… Тебе случалось?

– Каждый раз.

– Но это…

– Ты как ребенок, – жестко усмехнулся он. – Своихдевушек обижать нельзя. Это плохо. За это убивают. А вот когда идет война,чужих девушек убивать нужно. На войну идут, чтобы жечь чужие дома, брать чужихженщин и чужие вещи – иначе зачем война? Или ты хочешь сказать, что твои предкиделали по-другому?

– Ох, это было так давно… – сказала я.

– Но оттого они же не перестали быть твоими предками? Ясмотрел ваши фильмы, все было точно так же – огонь и кровь. Ты хотела бы житьтогда?

Я поежилась:

– Нет уж, благодарю покорно…

– Я хотел бы, чтобы ты жила тогда.

– Да?

– Да. Я не стал бы тебя обижать. Я увел бы тебя с собой.

– Ну знаешь! Не вижу разницы.

– Почему? Я сделал бы тебя своей женой.

– А я не хочу, чтобы меня делали женой. Стать женой – этодругое дело.

– Сколько слов вы напридумывали… Так случается довольночасто – кодекс кодексом, но не понимаем мы друг друга, хоть ты плачь. По егомеркам – благородство, по моим – хамство. Но если благороден, то какая разница– благороден на свой лад или нет? Или благородство весьма растяжимое понятие?Логические рассуждения заводят в такие дебри…

– Давай о чем-нибудь другом, а?

– Я хочу кончить об этом. Почему вы всегда хотите житьсложно?

– Потому что жизнь – сложная.

– На Земле. Но ты ведь здесь. Не боишься?

– Нет, – храбро солгала я.

– Врешь.

– Ну и вру.

– Вот видишь. Ты женщина, а женщины обязаны повиноваться.

– Черта с два. Смотря где.

– Везде.

Мне не понравилось, как сузились его глаза. Я сказала:

– Нам пора ехать.

– У тебя дрожит голос.

– Пусти!

Бесполезно. Все равно, что пытаться одолеть робота. Я рвануласьизо всех сил, чувствуя, что вот-вот разревусь от бессильной злости. Неожиданноон отпустил меня, встал и отвернулся. Плохо веря, что все обошлось, я тожевстала. Осторожно тронула его за плечо:

– Лант…

– Ну что? – наверное, впервые за все время нашегознакомства он потерял обычную свою индейскую невозмутимость. – Ты на менязлишься? Я плохой? Но что делать, если я не могу без тебя? Что?