Лемехов проводил исчезающую струйку звука, которую оставил за собой вертолет. Туча медленно выпускала из себя фиолетовые клубы. Солнце било из-под тучи, озаряя каменные скрижали. Они казались отлитыми из золота с надписями. Лемехов не ведал, на каком языке были сделаны надписи. Но знал, что начертавший их летописец запечатлел всю историю мира от сотворения до его завершения. Жизнь каждого человека от рождения до кончины. Каждой погасшей звезды и той, что еще не зажглась. Бытие во всей полноте было изложено в каменной летописи, которую ему было дано созерцать.

Лемехов уложил в мешок остатки провизии, посуду, пустые бутылки. Спрятал в чехол спиннинги. Засыпал костровище землей, чтобы зарубцевался этот крохотный ожог. Не стал складывать палатку, предчувствуя, что близкая гроза помешает вертолету вернуться, и ему предстоит ночлег. Снова стал разбирать письмена, высеченные всеведающими великанами.

Они рассказывали, как погиб отец на глинистом берегу Лимпопо, упал в желтоватую воду, и волосы его струились в течении. Как мама, молодая, влюбленная, ждала отца у каменного парапета Фонтанки, и отраженные огни кружились, как золотые веретена, и туманилось виденье дворца. Как он с женой вернулся с мороза в избу, горячая белая печь, оконце в инее, тени шиповника, и он задыхался от счастья, целуя ее холодные губы, белые локти, жаркие груди, исчезая в восхитительном обмороке. Письмена рассказывали, как генералиссимус на осеннем параде смотрел на проходящие части, встретился взглядом с пехотинцем в белом халате, и тот, кидаясь под танк, вдруг вспомнил взгляд прищуренных зорких глаз. А Сталин, умирая в бреду, вдруг пришел на мгновенье в сознание и увидел солдата в халате, его светящиеся голубые глаза. Письмена рассказывали, как в первобытных хвощах лопалось белое яйцо и из него, скребя зелеными лапками, выкарабкивалась скользкая ящерица. Как колесница, стуча по камням, проезжала Триумфальную арку, а за ней, спотыкаясь, бежал пленный царь.

Лемехов переводил взгляд с горы на гору, с одной каменной страницы на другую, стремясь прочитать свое будущее. Не то, где станут туманиться, гаснуть глаза и мысли, путаясь, сложатся в последний рисунок. А то будущее, что ждет его в новой жизни, после всех потрясений и утрат.

Одна строка с ее каменной вязью, озаренная солнцем, ярко светилась. Строка начиналась с буквицы. В этой буквице пламенели цветы, наливались плоды, перелетали волшебные птицы. В этой буквице синело море, плыли корабли, сияли дворцы и храмы. Она была обетованной землей, куда стремилась душа. Лемехов хотел понять, где находится эта земля, как связано с ней его возрождение. И вдруг прозвучало из скалы, или из тучи, или из глубины его сердца: «Крым». Не тот, что был нанесен на карты, а Крым Небесный, Крым Предвечный, тот, в котором воскреснет его душа.

Это длилось мгновение. Солнце зашло за тучу. Скала погасла. Письмена слились в неразборчивые темные линии.

Туча встала, заслонив небо, вываливая на горы мешки, полные черной тьмы. Дунул ветер, прилетев с полюса, где не таяли льды. Хлестнуло в лицо. Лемехов залез в палатку, слыша, как дрожит небо от тяжелых ударов.

Дождь то впивался в палатку, то, ослабев, отлетал. И вот гроза грянула всей своей громыхающей мощью, вспышками света, которые прожигали палатку. Снаружи ревело, ахало, скрежетало. Но Лемехову не было страшно. Кругом бушевали проснувшиеся духи, и они не гневались, а благодарили его за спасенную рыбу. Сама избавленная от гибели рыба молнией металась в реке.

Лемехов вышел из палатки под дождь. Его валило, плескало в глаза огненные ковши. Горы ломались, двигались, скрежетали одна о другую. Молнии падали в реку, и она несла ртутное пламя, в котором металась рыба. Духи гор и вод, огня и ветра славили Лемехова, клали ему на голову каменные ладони, сжигали вокруг него воздух, носились на огромных свистящих крыльях. Он ликовал, славил духов, благоговел перед могуществом Божьим.

Гроза ушла, ворочая вдалеке глыбы. Дождь ровно шумел, и Лемехову, залезшему в спальный мешок, было чудесно.

Он проснулся на рассвете, когда горы еще были черные, но ели на вершинах нежно золотились. Река неслась темно-синяя от недавнего ливня. Лемехов смотрел, как течет вдоль реки туман. И вдруг увидел, как из тайги вышел медведь. Огромный, лиловый, с заостренной мордой, могучей косматой спиной. Встал на опушке, вытянул голову, втягивал воздух. Лемехов видел, как раздуваются его темные ноздри, как слабо поблескивает шерсть на загривке. Узнавал его. Это был тот самый медведь, которого он застрелил на овсах. Но теперь он воскрес, и духи привели его к Лемехову, чтобы тот узнал, – еще один его грех искуплен.

Медведь постоял, чутко вдыхая воздух. Мягко развернулся и исчез в тайге.

Его странствия не кончались. В этих странствиях не было города или селения, которых он стремился достичь. Не было маршрута, который бы он выбирал из множества железнодорожных и автомобильный дорог. Он плыл в потоке бесшумного течения, которое подхватило его, когда он тонул, вынесло из пучины и теперь несло к неведомому берегу. Он знал, что этот берег существует, эта обетованная земля приближается. Доверялся течению. Пересаживался с поезда на поезд, с автобуса на автобус, с одной попутной машины на другую. Обетованная земля чудилась в образе неясного зарева, дивного света, который ожидал его впереди. В этом зареве таилось нечто восхитительное, исполненное нежности, любви, благодати, которые объемлют его, и он обретет новое бытие, взамен испепеленного. И он стремился на этот свет, который расцветал за горизонтом, – не земли, а его собственной души.

Так, повинуясь таинственному навигатору, он оказался в южно-уральской степи, приближаясь к Аркаиму. То ли селению, то ли горе, о которой слышал смутные рассказы. О каком-то древнем племени ариев, о культе солнца, о паломничестве к этим местам странных сектантов – огнепоклонников, язычников, проповедников забытой веры, исповедников будущего, объемлющего землю учения.

Он сошел с автобуса и долго шагал степью, по выжженным холмам, которых опалило дыханье близких пустынь. Пьянел от запахов полыни, поднимался на горячие холмы и спускался в долины, где дрожали стеклянные миражи. Внезапно, поднявшись на гряду, он ощутил бесшумный удар света, словно его подхватил завиток миража, перевернул, как в невесомости, промчал по таинственным мирам и вернул на холм. Ошеломленно стоял, не зная, в каких мирах побывал, куда уносила его «летающая тарелка», притаившаяся в серебристой степи.

Он устроился рабочим в археологическую экспедицию, на раскоп, среди округлой низины, окаймленной холмами. В чаше, чьи края очерчивала окружность холмов, под рыжими травами и горячей почвой находились древние поселения – гончарные мастерские, плавильные цеха и оружейные кузни. Целые города с храмами, обсерваториями, погребениями, занесенные прахом пустынь.

Все это звалось Аркаимом. Рабочие, и вместе с ними Лемехов, рыли грунт, грузили на тачки землю, отвозили в сторону, пробираясь к деревянным мостовым и крепостным частоколам. Среди открытого солнцу и ветру раскопа находился шатер, где скрывалась находка, к которой не подпускались ни рабочие, ни редкие, добредавшие до раскопа зеваки. Дежурил охранник. Полог шатра был всегда опущен.