Когда наши депеши были успешно отправлены в дальний путь, мы с Патриком вышли прогуляться по городу, и нам еще раз улыбнулась удача. Был полдень, и прохожие толпой двигались в маленькую мечеть, чтобы совершить намаз. Подъехал автомобиль, и из него вылезла приземистая фигура в черной папахе. Это был турок Вехиб-паша, ветеран галлипольской кампании, один из самых загадочных жителей страны. Он уехал из Аддиса в обстановке строжайшей секретности. Ходили слухи, что в сторону Огадена. Одни поговаривали, что он отправился с религиозной миссией ратовать за мусульманский крестовый поход против итальянцев; другие настаивали, что Вехиб-паша должен стать новым мусульманским расом; на это назначение намекали многие. Патрик когда-то брал у него интервью в Аддисе и счел, что тот в высшей степени неразговорчив.

До чего же отрадно было видеть, как его разозлило наше появление. Он ринулся под своды мечети, поручив своему спутнику и секретарю, элегантному юноше-греку с черной бородкой поэта и огромными печальными глазами, довести до нашего сведения, что нам запрещено преследовать его господина, а если мы все же что-нибудь нащелкаем, наши фотокамеры будут немедленно уничтожены. Тогда мы послали за ним в мечеть Мату-Хари, наказав ему после этого поспрашивать на рынке, чем сейчас занимается паша. Полученный через несколько часов ответ, который удалось вытянуть, отделив его от более очевидных намерений Маты-Хари, сводился к тому, что паша нанял большую бригаду рабочих и завтра с караваном грузовиков отправляется на юг копать волчьи ямы – ловушки для итальянских танков.

Чувствуя, что наша поездка в Джиджигу увенчалась триумфальным успехом, мы с Патриком уломали водителя-метиса на следующий день вернуться в Харар. Оставался только деликатный вопрос: надо ли отблагодарить деньгами Кебрета? Когда мы обратились за советом к Габри и Мате-Хари, те сказали, что, конечно же, каждого чиновника за каждую услугу надо благодарить деньгами; Габри, правда, забеспокоился, как бы мы не расщедрились сверх меры. Соответственно, когда Кебрет в тот вечер пришел с нами выпить, Патрик протянул ему банкноту и с величайшим тактом высказался в том смысле, что мы будем рады, если он выделит некоторую часть средств городской бедноте в знак признательности за наше прекрасное времяпрепровождение.

Кебрет не испытывал пиетета перед этими эвфемизмами; он поблагодарил, но сказал, сохраняя полное самообладание, что времена изменились и эфиопские чиновники нынче регулярно получают зарплату.

На следующее утро – пятичасовая задержка. Наш водитель-метис находил один предлог за другим: то ему требуется доставить какую-то правительственную почту, то он ждет другого пассажира, то муниципальный чиновник еще не подписал ему пропуск. Наконец Мата-Хари объяснил, в чем загвоздка, – на дороге стреляют: как случается в этой стране, из части сбежала горстка солдат, которые теперь воюют с гарнизоном.

– Этот водитель очень боязлив, – заключил Мата-Хари.

Вскоре, когда насмешки наших подчиненных побудили метиса к действию, опасность уже миновала. Менее чем в миле от города мы встретили солдат, которые волокли каких-то сильно избитых пленников.

– Может, их до смерти запорют. А может, просто повесят, – сказал Мата-Хари.

Мы все еще лопались от самодовольства. Гадали, получены ли в Лондоне хоть какие-нибудь из наших сообщений и кому повезет больше: Патрику, если он успеет в вечерний субботний выпуск, или мне, если я успею в утренний понедельничный. Мы ожидали телеграмм с поздравлениями. Мне действительно пришла телеграмма. В ней говорилось: «Что известно насчет англо-американской нефтяной концессии?» Наши сообщения явно задержались; но, поскольку возможных конкурентов на горизонте не было, мы не переживали. Я ответил: «Коммерческой разведкой обращайтесь местному агенту Аддисе» – и, все еще в приподнятом настроении, пошел ужинать в консульство.

Наутро доставили еще одну телеграмму суточной давности: «Остро необходимы полные сведения нефтяной концессии». Я ответил: «Нахожусь Хараре нет никакой возможности получить новости Аддиса». Перед обедом пришла третья: «Где сведения нефтяной концессии предлагаю срочно вернуться Аддис».

Стало ясно, что в наше отсутствие произошло нечто важное, затмившее даже материалы о Рокфее и Вехиб-паше. Двухдневный поезд до Аддиса отправлялся из Дыре-Дауа во вторник утром. Мы с Патриком в тоске готовились к отъезду.

Харар внезапно потерял свое очарование. Новости о событиях в Джиджиге просачивались в крайне преувеличенных формах; город охватила шпиономания. Мату-Хари без промедления арестовали сразу после вечернего возвращения. Мы его выкупили, но, по всей видимости, он с минуты на минуту ждал повторного ареста. Начальнику полиции, наверное, поставили на вид за выданное нам разрешение на поездку в Джиджигу, или, быть может, у него просто усилился насморк; так или иначе, его отношение к нам резко изменилось, он стал неприступным и подозрительным. Общее смятение передалось мистеру Карасселлосу. Половину его друзей только что арестовали и подвергли перекрестному допросу по подозрению в пособничестве Рокфею. Он ожидал, что солдаты с минуты на минуту придут и за ним.

Рокфея и туземцев-заключенных доставили в воскресенье вечером. В понедельник на протяжении всего дня к нам заглядывал Мата-Хари с обрывочными, самыми невероятными новостями о суде над Рокфеем; что тот содержится в общей тюрьме, что император собственной персоной едет на его казнь; что Рокфей будто бы хвастался: «Через несколько дней город будет в руках итальянцев, и за меня отомстят». Но эта история уже не представляла для нас никакого интереса.

В Хараре никто слыхом не слыхивал о нефтяной концессии. Первые полученные сведения застали нас в Дыре-Дауа, где молодой чиновник объяснил, что император сдал бóльшую часть страны в аренду Америке. В Аваше мы узнали, что к этому делу приложил руку мистер Рикетт. В среду вечером, уже в Аддисе, мы обнаружили, что сведения устарели. А ведь это был сенсационный материал, который в течение нескольких дней грозил изменить международную политическую обстановку.

Мистер Рикетт, как агент группы американских финансистов, заполучил у императора беспрецедентно масштабную концессию на разработку недр. Речь шла о граничащих с итальянскими владениями районах, куда итальянские войска, предположительно, собирались бросить свои силы в надежде аннексировать эти территории.

Если бы концессия была выдана в 1934 году, правительство Соединенных Штатов вряд ли допустило бы итальянскую оккупацию. Однако в сентябре 1935 года, когда война стала уже неизбежной, вашингтонский Государственный департамент выступил против императора и запретил ратификацию концессии. Таким образом Соединенные Штаты фактически признали право Италии на завоевание, отказав императору, суверенному правителю, в праве предоставлять концессии в собственной державе. Император обратился к традиционной политике стравливания народов белой расы, и эта политика провалилась. После этого у императора не осталось козырей, за исключением международного правосудия, коллективной безопасности и высокомерной самоуверенности его воинских подразделений. Он достаточно умело разыграл первые две карты; третья оказалась пустышкой.