фотосессии, а Юлька теперь нередко заказывала профессиональную предметную съемку своих шедевров, потому что нет предела совершенству. Чтобы не мешать Машке и Лерке, работала она в коморке, адаптированной нынче под маленький кабинетик, и высовывалась только тогда, когда подружки сами просили о подмене.

Потому разговор с Женькой получился совсем конфиденциальным, под чашку кофе и разглядывание букета пепельных роз, не сегодняшнего, но еще свежего. Бодька прислал накануне, а она гадала — это у них тот самый конфетно-букетный или все и сразу за всю жизнь? Склонялась ко второму. Вряд ли когда-то они научатся по-другому. У них всего и всегда чересчур.

Юлька в очередной раз пригубила уже порядком остывший напиток, посмотрела на календарь в телефоне, прикидывая рабочие дни следующего месяца, как вдруг дверь коморки распахнулась и на пороге появилась Машка.

— Юль, там тебя какая-то мадама спрашивает!

— Какая еще мадама? Я ни с кем не договаривалась.

— Самой непонятно. Не наш контингент, а талдычит про Юлию Андреевну.

— В смысле?

— Не клиенты. Не банкиры, не рекламщики, не курьеры. Я ж говорю — мадама. У меня глаз наметан!

— Хм, — глубокомысленно изрекла Юлька и подхватилась из кресла, оставив и чашку, и розы, и календарь, и свой недописанный текст, чтобы убедиться в наметанности Машкиных глаз.

А убеждаться было в чем.

Прямо посреди ее небольшого магазинчика наблюдалась та самая мадама, но скорее ввиду собственных размеров, а не возраста. Впрочем, и размер ее был внушительным исключительно временно, так как особа эта была, безусловно, глубоко беременной и, вне всяких сомнений, на самой что ни на есть финишной прямой. Но и это было не самым впечатляющим. Весь образ гостьи казался чем-то совершенно нереальным именно здесь, в Юлином магазинчике. Выкрашенные в безупречный блонд волосы были собраны на затылке в конский хвост. На лице особенно выделялись ярко подведенные глаза в обрамлении неестественно длинных и неестественно густых ресниц и пухлые губы, значительно больше своего природного размера, покрытые розовым блеском. В тон помаде было легкое весеннее пальто посетительницы, сейчас распахнутое, из-под которого помимо явных признаков ее положения было так же заметно, во всей своей красе, вероятно, главное достоинство — пышный бюст в глубоком декольте.

Насколько столь живописное декольте сочеталось с животом, Юлька предпочла даже не задумываться и потому смело шагнула к визитерше и приветливо проговорила:

— Здравствуйте! Мне сказали, что вы меня разыскивали.

Мадама внимательно оглядела ее с ног до головы и, ничуть не скрывая удивления, уточнила:

— Вы Ю… Юля? Жена Димы?

Юлька едва удержалась от того, чтобы как-то неприлично выразить собственное недоумение от такой реакции. И пока размышляла, есть ли смысл объяснять, что, дескать, да, она Юля, но чернила на ее свидетельстве о разводе вполне себе четкие, однозначные и законные, хоть и свежие, только улыбнулась и кивнула мадаме в сторону столика у витрины, где стояли стулья.

— Присаживайтесь, — проговорила она и сама прошла в ту же сторону, — Юля — это я, да.

Гостья в ответ кивнула, сдала шаг за ней и неожиданно всхлипнула ей в спину:

— Отпустите Димочку!

— Куда? — не поняла Малич, обернувшись, чтобы напороться на кукольное страдальчески перекошенное личико.

— Ко мне! — простонала визитерша, ухватила Юльку за ладонь и принялась объяснять: — Я Мелани́я Бергент. И мы с Димочкой давно любим друг друга. Наши дети, — она кивнула на свой живот, — это же настоящее чудо. Понимаете, ведь если бы я его не встретила, если бы мы не полюбили друг друга, я могла бы никогда не узнать, что такое быть мамой. Правда, я об этом не знала, и узнала, только когда забеременела. Конечно же, я сначала подумала, что от мужа. Ну логично, правда? Но тут-то все и выяснилось. Мужа как подменили, закатил скандал, ничего не желал слушать. Детей у него быть не может, — Мелани́я скорбно вздохнула. Бюст, направляемый грудной клеткой, к счастью, удержался в декольте, а его обладательница мужественно продолжила свой монолог. — Муж уволил Диму, оформил развод, оставил меня без копейки… Но какое это все имеет значение! Согласитесь, это же прекрасно — быть мамой и чтобы рядом мужчина, который о вас заботится. Ну вам, конечно, повезло чуть меньше. Дима вас не любит. Но так сложилось. Отпустите его. Позвольте нам всем обрести свое счастье.

Экс-Бергентша резко замолчала, хлопнула пару раз своими декоративными ресницами и замерла, уставившись на Юлю. Та, не веря самой себе, своим глазам, ушам и, не побоимся этого слова, мозгам, медленно осела на стул, который только что предлагала… Мелани́и. В голове почему-то крутилось совершенно дурацкое воспоминание — Димкиным голосом: «А давай мы тебе ко дню рождения грудь сделаем. Третьего размера!»

Взгляд ее снова метнулся по мадаме. Ищущий. Даже, наверное, оценивающий ровно с той же точки зрения, с какой оценила ее та, едва услышав имя.

— Третьим тут не обойтись… — пробормотала она себе под нос и будто бы очнулась, глаза обрели осмысленность, а Юлька, мотнув головой, звонко сказала: — А зачем вы ко мне пришли? Почему не к Диме?

— Я была у него, и в столице я с ним встречалась, когда он недавно приезжал, но он же не может жениться на мне, пока у него есть жена, — обиженно заявила Мелани́я. — Вы, то есть. Вы затягиваете процесс, прикрываясь ребенком. Но этот ребенок вполне сможет общаться с отцом, ну если захочет, я против не буду.

— Что? Совсем не будете? — сделав восторженное лицо, уточнила Юлька.

— Не думаю, что эти встречи будут сильно частыми.

— Почему?

— А как вы сами думаете? — искренне удивилась мадама. — Димочка будет очень занят. Я, работа, дети. У него просто не найдется лишнего времени для вашего ребенка. Но иногда… почему же не пообщаться?

— То есть — концептуально вы… не против… как бы? — почему-то продолжала измываться Юля, в то время как в ее голове одно с другого слетали мимолетные воспоминания, похожие на листки в календаре: и Димкины задержки на работе, и непонятные командировки, и скандал с увольнением, и переписка, которую он ей демонстрировал, и Машкины бесконечные намеки, и…

— Хотите, я вам пообещаю? — оживилась визитерша. — Что угодно! Только отпустите Димочку. Вы — единственная помеха, понимаете?