уверен, что он захочет мне отомстить, и так как я не считал себя серьезным противником из-за материальной слабости моего отряда, на который только, в сущности, и мог всецело положиться, то мне пришлось искать новую поддержку со стороны.

Мое выступление на процессе Сефера с восточными шапсугами завоевало мне среди последних много друзей. Особенно же сердечную симпатию выказывал мне значительнейший тамада равнинных шапсугов – Алиби Хантоху. Я условился с ним, что в случае насильственного разрыва с князем Сефером буду поддержан им и его сторонниками. Шапсуги обещали помогать мне во всем, что я только захочу предпринять против князя Сефера. В лесу на Абине, где я встретился с 60 тамадами шапсугов 15 июня, мы составили по абазскому обычаю военный карар (договор). С другой стороны, я снова все серьезнее подумывал о том, чтобы связаться с наибом Мохамед-Эмином, энергию и деятельность которого очень высоко ценил. Объединение всех адыгов под верховным управлением одного человека было моим самым страстным желанием, и наиб был, несомненно, единственным человеком, который мог это сделать.

Однако для того, чтобы не подпасть слепо под влияние наиба и чтобы не зависеть всецело от доброй воли этого очень дельного, но и очень фанатичного магометанина, я на этот раз захотел себя от этого гарантировать. Так как наиб всегда и во всех своих действиях выступал как представитель и заместитель шейха Шамиля, то я решил обратиться непосредственно к последнему, с тем чтобы получить от него повеление наибу соединиться со мной. Случаю было угодно, чтобы два дервиша из Дагестана, возвращавшиеся из своего паломничества в Мекку, пустились в обратный путь через Абазию. Они обещали передать мое письмо шейху в сохранности и как можно скорее. Я написал письмо Шамилю, разъяснив ему цель нашего прибытия в Абазию, и попросил его отправить представлявшему его наибу Мохамед-Эмину инструкцию, согласно которой он должен вступить со мной в сношения. На словах, однако, я просил дервишей передать шейху, что было бы лучше всего, если бы он смог послать своего сына Джемал-Эддина[99] в Абазию. Благодаря этому не только будет положен быстрейший конец всем партийным междоусобицам, но и ведение войны с русскими может быть надлежащим образом организовано; его личный авторитет также значительно выиграет от этого, и моральное значение независимых народов Кавказа чрезвычайно возрастет в глазах Европы, если все они будут повиноваться одному верховному правителю. Ввиду того, что сообщение между Абазией и Дагестаном было очень затруднительно, ибо нужно было переехать занятую русскими Кабарду, я не мог надеяться на скорый ответ; было также вероятно, что корреспонденция попадет в руки русских.

Я очень долго ждал обещанное оружие и припасы. Только 2 августа получил я письмо от лейтенанта Штоха, в котором он доносил, что прибыл в Джубгу и привез с собой различные припасы, но он, однако, не писал, из чего они состояли. Я немедленно отправился в Джубгу. Но велико было мое разочарование, когда я увидел привезенные вещи. Я нашел очень мало из того, что было мне необходимо, но зато многое, без чего прекрасно мог бы обойтись. Я получил 65 дождевых плащей, 96 железных лопат, 48 ломов, 24 фашинных ножа, 12 топоров, 100 пар ботинок, 100 пар тиковых брюк, 180 шерстяных рубах и 2 револьвера. Нужнейшее, т. е. оружие и обмундирование, отсутствовало.

Я все же не имел права жаловаться, потому что ни князь Чарторыйский, ни генерал Замойский не давали никакого обязательства поддерживать мое предприятие, но если, поняв его важность, они начали это делать, то само собой разумеетcя, что они должны были проводить эту поддержку так, как я этого желал. Чего мне не хватало, я знал сам лучше всех. Стоимость полученных вещей была достаточна для того, чтобы доставить необходимое вооружение и экипировку для 50 или 60 человек, стоимость транспорта была весьма низкой, и я мог отослать половину людей в Константинополь, а с другой половиной спокойно ждать дальнейшей помощи и лучших возможностей. То, что вооружение, бывшее в наличии, не было мне прислано, объяснялось в значительной степени небрежностью моих корреспондентов в Константинополе, а частью также неблагоприятными обстоятельствами. Я утешался обещаниями, что оружие в скором времени прибудет, но особенно тем, что князь Чарторыйский начал нам помогать.

К концу лета 1858 года внутреннее положение страны становилось все хуже. Заседавший 5 июля народный совет не вынес никакого серьезного решения; Сефер-паша не высказывал своего отношения ко мне; я тоже считал это несвоевременным, потому что у меня еще не было средств, а главное – не было оружия, и, таким образом, мы взаимно терпели друг друга, не вступая ни в открытую вражду, ни в сердечное соприкосновение. Область натухайцев, зажатая между крепостями Анапа, Суджук, Коркуй, Хатокай и Адагум, была настолько подвержена неприятельским набегам, что нельзя было и думать о помощи с этой стороны для содержания моего отряда. Очистить эту область от русских было при жалких средствах, которыми мы располагали, совершенно невозможно, поэтому не приходилось удивляться тому, что абазы Натухая, которые до Восточной войны находились в своего рода перемирии с русскими, теперь начали подумывать о том, чтобы возвратиться к прежним взаимоотношениям. Русские агенты работали с большей энергией и сулили народу блестящие выгоды, которые повлечет за собой прекращение войны. Сефер-паша, насчитывавший среди натухайцев большинство своих, так сказать, единственных сторонников, смотрел с обычной апатией на все это, и всюду было известно, что он сам не отклонил бы сделку с русскими. Это было, разумеется, неверно, и что еще больше придавало этим слухам видимость правоты – это то, что зять Сефера, черкесский уорк по имени Баста-оглы с женой и детьми перешел к русским и обосновался в Суджуке. Дюжина черкесов, которых постоянно видели в свите Сефера и его сына, также перешла к русским и в качестве проводников неприятельских летучих отрядов сделалась бичом натухайцев. Были даже случаи, что такие предатели, после того как пробыли несколько недель или месяцев на русской службе и заработали деньги, снова появились на стороне Сефера и его сына и брались ими под защиту.

Доставать провиант приходилось нам все с большими трудностями. Из пяти мехкеме выплачивали подати только два, и то очень нерегулярно. И эти два мехкеме, на Абине и Пшате [100], были наименьшими и насчитывали едва 2900 дворов, три других (Суджук, Псибебс и Шипе), которые насчитывали 8500 дворов, были как раз подвержены всей тяжести неприятельских набегов, и для них было достаточно и того, что они заботились о семьях, оставшихся без хлеба и крова. Большая часть шапсугов