Хаджи-Измаил-пашой совершали ежедневные поездки в Натухай, чтобы ускорить там военную организацию. 19 апреля пришло известие, что неприятельская флотилия из семи пароходов вошла в гавань Суджук и высадила на берег войска, которые собираются занять бывшую крепость. 20-го я в сопровождении приблизительно 200 всадников обследовал расположение врага. Русские высадили на берег два батальона пехоты и четыре орудия и заняли находящиеся еще в хорошем состоянии укрепления старой крепости. Нам очень недоставало бесполезно разъезжавших с Сефер-пашой двух орудий. Натухайские воины собрались очень быстро, так что к вечеру 20 апреля было уже около 5000 человек. Я решил 21-го утром напасть на неприятеля и попытаться его расстроить, прежде чем он утвердится в Суджуке, так как оккупация этого места, связанная с движением неприятеля из возведенной в прошлом году крепости Хатокай, отрезала бы натухайцев от шапсугов и поставила бы независимость этого края под вопрос. Мы подготовились вместе с Хаджи-Измаил-пашой, Фарис-беем и Хаджи-Яхьей к наступлению, как вдруг несчастье принесло в наш лагерь дорогого Карабатыра, Зан-оглы. Я не видел его уже в течение нескольких месяцев и так привык связывать его появление с какой-нибудь неприятностью, что принял его очень плохо. По своему обыкновению он оправдывался тысячей неловких и лживых доводов о том, что сыграл над нами зимой скверную шутку, и сказал, что пришел помочь нам в нашей тяжелой работе. Он помог так хорошо, что 21-го утром нападение на Суджук не состоялось, после полудня в лагере начались ссоры и столкновения, в результате которых Хаджи-Измаил-паша, Фарис-бей и по их примеру большая часть воинов покинула лагерь.

23 апреля утром мы насчитывали в лагере около 1500 человек, и Карабатыр не дал мне покоя до тех пор, пока я не согласился обстреливать неприятеля, хотя и видел всю бесполезность этого. Абазы (это были самые воинственные, которые остались в лагере) бросились с большой отвагой на неприятельские укрепления, одна часть даже проникла внутрь и вступила в рукопашную схватку с русской пехотой. Карабатыр, который хотел загладить свои глупые поступки, лично вел этот отряд. Но перевес неприятеля, особенно артиллерии, был слишком велик. Кроме четырех русских орудий на суше против нас действовало до 50 судовых орудий флотилии. Мы должны были поэтому оставить дальнейшие попытки и отступили назад за пределы досягаемости русских орудий.

Мы потеряли без всякой нужды 35 убитых и больше 100 раненых, но убедились, что если бы мы обрушились на врага силами, бывшими три дня тому назад, то могли бы его уничтожить. Я задержал абазов в лагере и в тот же день погнался за рассерженными Хаджи-Измаил-пашой и Фарис-беем, которых я нашел в трех часах от Суджука на реке Бакан. Мне стоило немалого труда и уговоров побудить их возвратиться в лагерь; но я доказывал им, что уничтожение русских настолько реально – и опасность потери Суджука настолько серьезна, что наконец они согласились. Фарис-бей и Хаджи-Яхья тотчас же поехали созывать вооруженных людей из своих мехкеме: Хаджи-Измаил-паша возвратился со мной в лагерь около Суджука, куда я 28-го доставил орудия, посланные с Сефер-пашой в Догай. Но в ту же ночь приехал лично в лагерь Фарис-бей с известием, что русские большими силами перешли через Кубань ниже крепости Хатокай. На следующий день гонцы сообщили, что неприятель разбил лагерь приблизительно в пяти верстах от Хатокая на реке Адагум и, кажется, хочет двинуться по дороге в Суджук. При этом известии нельзя было удержать абазов под Суджуком; все мои уверения, что это не препятствует нам напасть на стоящих перед нами русских, а напротив, изгнание неприятеля из Суджука теперь стало еще более необходимым, были бесполезны; все помчались на Адагум, и я должен был последовать за толпой, потому что с моими злополучными орудиями без пехоты и конницы я не был в состоянии что-нибудь предпринять.

29-го я обследовал расположение врага на реке Адагум. Его силы доходили приблизительно до 12 000 человек, и он стоял в легко укрепленном лагере на равнине между Хатокаем и Адагумом; он не делал никаких приготовлений к дальнейшему продвижению, но начал постройку новой крепости. Такая же «маленькая война», как и в прошлом году, началась и теперь: частые перестрелки, стычки, нападения на неприятельские форпосты и обозы чередовались ежедневно. Моя артиллерия, которую я довел до восьми упряжных орудий, все время стояла в часовом расстоянии от неприятельского лагеря, чтобы быть готовой к действию против возможного наступления русских в глубь страны и для того, чтобы поддержать доверие жителей. Каждое из уже организованных мехкеме, за исключением Суджукского, которое стерегло врага, выставило для прикрытия орудий 150 конных и 600 пехотинцев, которые каждые 10 дней должны были сменяться.

В общем в лагере на Адагуме было все время 450 всадников и 1800 человек пехоты, и этими отрядами командовал поочередно кто-нибудь из начальников мехкеме. В Абадзехии также появился на реке Лабе неприятельский корпус и восстановил ранее оставленные крепости. Наиб Мохамед-Эмин, который после последнего народного собрания на Догае распространил свою власть на убыхов и на горы Туапсе, занялся своей обычной деятельностью – установлением внутреннего порядка и основал одно мехкеме в Убыхии, а другое – в Туапсе; он занял также гавани от Вардане до Туапсе и ввел там налоги. Сефер-паша был серьезно напуган успехами наиба, который все время угрожал продвинуться дальше в Шапсугию, и поэтому старик пустил в ход против него все свои интриги. Обстоятельства на этот раз сами играли ему на руку. Мохамед-Эмин, когда бежал из Дамаска, пригласил с собой в Абазию одного бывшего абазского раба, который дослужился в турецкой армии до чина юз-баши [98]. Этот юз-баши по имени Хаджи-Хасан поехал с ним, и наиб назначил его начальником мехкеме в Туапсе. Этот человек был очень энергичен, но и очень алчен. Он не понравился абазам уже тем, что он, бывший раб, сделался их начальником; но, когда он начал разыгрывать строгого магометанина и облагать неисполнение религиозных обрядов денежными штрафами, доход от которых, естественно, оставлял себе; когда, наконец, он захотел насильно жениться на девушке, семья которой стыдилась родства с рабом, внезапно началось восстание, которое стоило жизни Хаджи-Хасану, а наибу навсегда преградило дорогу к шапсугам. Рвение наиба к распространению Корана вызвало реакцию и в Убыхии, и опасность для наиба стала настолько серьезной, что он вынужден был спешно покинуть Убыхию и возвратиться в Абадзехию. Но этим дело еще не кончилось. Пограничные с шапсугами абадзехи на реках Невгиокохабль и Псекупс в количестве около 6000 дворов также прогнали судей и мулл, поставленных наибом, и сожгли по