часов, чтобы из Бжедугии добраться до назначенного сборного пункта. 16-го в 3 часа пополудни я был в Пзипсе, не сменив лошади; это прямо невероятно, что может выдержать абазская лошадь.

Во время скачки я заметил с беспокойством, что мороз проходит и наступает оттепель. К полудню на дороге уже лежала грязь, а к вечеру пошел легкий дождь. Я нашел храбрых начальников мехкеме Фарис-бея и Хаджи-Яхью уже в Пзипсе. Собралось около 3000 всадников и почти столько же человек пеших. Все натухайцы прибыли на сбор. Каждый всадник имел с собой мешок с землей, которую рассыпали по льду, чтобы облегчить лошадям переход через реку. Фарис-бей сообщил, что лежащие вблизи Коркуя станицы и колонии совершенно обнажены от отрядов, которые созваны в Екатеринодар. Но в этой стране на погоду можно было полагаться так же мало, как и на все остальное. В течение вечера дождь становился все сильнее, напрасно ждал отряд целую ночь в снегу и грязи в надежде, что погода изменится. Тщетно! Когда настал день, мы увидели, что экспедицию нужно отменить, можно было еще с трудом пройти по льду, но как возвращаться назад? К тому же наступила оттепель, которая, по предположениям стариков, должна была продолжаться по крайней мере дней восемь. Я должен был распустить войско и еще вдобавок разделить между ними 30 000 патронов. Все же я расположил на остаток зимы мои четыре орудия у натухайцев и благодаря этому сберег мой плохо поставленный склад провианта в Адерби. Между прочим, я заметил, что как только мы двигались против неприятеля, народ охотно давал и делал все, что от него требовали, но как только мы некоторое время ничем себя не проявляли, становилось невозможным что-нибудь получить или добиться. Я проклинал ежедневно предателя Измаил-пашу, который довел нас до такой бездеятельности и слабости.

Хаджи-Измаил-паша усердно работал над организацией страны, и как только мне позволяло время, я охотно помогал ему, потому что таким путем я изучал характер страны и народа. Мы начали вести среди натухайцев учет народонаселения, вероятно, первый, который был в этих горах со дня сотворения мира; кроме того, каждый юнэ-из был как только возможно лучше организован в военном отношении, а мехкеме был введен контроль военнообязанных. Жители были этим довольны, и до 10 апреля мы основали еще два мехкеме на реках Шипс и Абин, так что в начале 1858 года имелось уже четыре мехкеме, каждое от 2500 до 3500 юнэ, достаточно хорошо организованное как в военном отношении, так и в отношении суда, муртазиков и налогов. Начальником Шипс-мехкеме был назначен Хаджи Бороку-эфенди, тот самый, который прибыл с нами в Туапсе, начальником Абин-мехкеме – сын Хаджи-Измаила-паши Хуссейн-эфенди, по-настоящему храбрый и способный молодой человек. Относительная легкость, с которой в пятой части независимой Абазии было введено административное управление, в то время как наш авторитет поддерживался только несколькими несчастными пушками и нашим добрым желанием, давало мне надежду на то, что если только я получу малейшую поддержку из Европы, то в скором времени буду в состоянии объединить всех адыгов.

В середине апреля пришли несколько уорков из Убыхии к Сефер-паше с известием, что народы Убыхии, Абадзехии и маленьких пограничных стран хотят собраться и приглашают шапсугов на большой народный совет, в котором партийные распри, раздирающие страну, должны быть улажены. Посланные из Убыхии убеждали князя Сефера, что большое число абадзехов присоединяются к нему, так что это обстоятельство он легко сможет использовать для того, чтобы уничтожить или убить своего врага – наиба.

Сефер-паша дал себя уговорить убыхским уоркам и принял приглашение, но, чтобы поднять свой вес перед собранием всей страны, он попросил меня сопровождать его с орудиями. Хотя я много не ожидал от заигрывания убыхских уорков, которые давали наибу такие же обещания, как и князю Сеферу, для того, чтобы с обеих сторон получить подарки, я не мог отказать старому Сеферу в его настойчивой просьбе и послал с ним два орудия. Я провожал их до реки Афипс, но там, обдумав, решил, что на этом большом собрании, вероятно, вспыхнет партийная борьба, в которой я по многим причинам не хотел принимать участия, и поэтому возвратился в Адерби, оставив лейтенанту Арановскому приказ ни в коем случае, несмотря на настойчивые требования Сефер-паши, самому не вмешиваться в возможное столкновение абазов.

Едва только я повернул назад, как убыхские уорки, для которых было большим огорчением, что они не могли ни продать нас, ни извлечь из нас какой-нибудь пользы, начали уговаривать моего офицера и канониров, находившихся при двух орудиях, пойти с ними в Абадзехию, а оттуда – в Убыхию, потому что Измаил-паша якобы прибыл в Убыхию со вторым транспортом и привез солдат, оружие, деньги и все необходимое и просит прибывшие раньше отряды прийти туда же; он не сообщил мне об этом, потому что Измаил-паша не хочет со мной иметь никакого дела, так как я слишком упрям, деспотичен и неподобающе обращаюсь с мусульманами. Само собой разумеется, что офицер не удостоил посредника серьезным ответом, но эта ложь незаметно деморализовала простых солдат, которые долгое время думали, что только мое личное нерасположение к Измаил-паше было причиной нашего тяжелого положения и лишений. Так же и князь Сефер, которому не нравились мои резкие выступления, к которым меня почти всегда вынуждала забота о содержании моего маленького отряда, часто не сдерживаемый своим достоинством князя и паши, тайком содействовал все большему распространению среди солдат сказочных слухов обо мне. Безнадежное ожидание, тяжелая работа и сильная нужда ослабили хорошее расположение духа у многих солдат, и хотя большинство с несравненной выносливостью разделяли мою участь, но нашлись и такие, которые подвергли опасности существование отряда, и дело зашло настолько далеко, что 2 февраля я должен был подавить открытый мятеж кровавым путем – расстрелом двух зачинщиков.

Как было уже упомянуто, я оставил князя Сефера одного продолжать его путешествие на Догай, пограничную реку между Шапсугией и Абадзехией, где состоялось собрание адыгского народа, и скоро я уже имел возможность только радоваться своему решению не посещать это совещание. Через несколько дней возникло сильное столкновение между партиями наиба и князя Сефера и другие были не в состоянии их примирить, так что 20 000 абазов, пришедших с мирными намерениями, расстались гораздо враждебнее, чем были до своей встречи. Хитрые уорки из Убыхии, которые видели, что все абадзехи и большая часть шапсугов настроены против Сефер-паши, также оставили его и примкнули к партии Мохамед-Эмина. Совет продолжался до 20 апреля; в продолжение всего этого времени мы с