свобод и всесильности ГПУ, то Фишер был склонен расценивать эти проблемы как явление временное, неизбежное в переходный период. А потому он видел свою основную задачу в том, чтобы убедить в преимуществах большевистской системы западные страны и заставить западных политиков признать Советский Союз. Эта задача казалась Фишеру особенно насущной в связи с приходом Гитлера к власти, ибо он был уверен, что только большевизм (пусть даже в переходный период) способен дать отпор фашизму. Правда, начавшиеся в 1936 году политические процессы, когда были арестованы многие близкие знакомые Фишера, его серьезно смутили. Гражданская война в Испании, куда он немедленно отправился в качестве корреспондента, дала Фишеру возможность не комментировать происходящее в СССР.

Замечу, что такая позиция была в это время отнюдь не худшей. О торжестве советского правосудия в связи с проходившими в стране показательными процессами писали не только приезжавшие в СССР писатели (Барбюс, Брехт, Фейхтвангер), но и жившие в Москве дипломаты и журналисты, такие как посол Соединенных Штатов Джозеф Дэвис или корреспондент «The New York Times» Уолтер Дюранти[786].

Фишер уехал из Испании в декабре 1938 года, но в Советский Союз решил не возвращаться. Он отправился в Америку, хотя в Москве оставались его жена и двое сыновей. Как Фишер достаточно быстро обнаружил, вызволить «заложников» смогло помочь лишь прямое вмешательство Элеоноры Рузвельт (визит к ней подробно описан в «Людях и политике»)[787].

Автобиография Фишера, впервые изданная в 1941 году, вызвала неоднозначную реакцию критики. Иные рецензенты сочли нужным отметить, что о преступлениях большевиков Фишер, несмотря на обретенную трезвость взгляда, писал достаточно уклончиво и ряд эпизодов советской истории, включая голод на Украине, предпочел обойти молчанием[788].

Другое дело, что после выхода книги «Люди и политика» Фишер все больше укреплялся в своем неприятии большевизма, особенно в его сталинском варианте. В 1945 году Фишер ушел из «The Nation» и начал печататься в откровенно антикоммунистических изданиях. Вскоре к тому же он принял участие в сборнике «Бог, обманувший надежды» («The God that Failed»), вышедшем в самом конце 1940-х [Crossman 1949]. Этот сборник имел огромный общественный резонанс. Помимо Фишера в нем участвовали пять крупнейших западных писателей и журналистов: Андре Жид, Артур Кестлер, Иньяцио Силоне, Стивен Спендер и Ричард Райт, радикально пересмотревших свое отношение к коммунизму и посчитавших своей прямой обязанностью поведать об этом граду и миру.

Как и другие авторы сборника, Фишер подробно писал и о причинах возникновения своих коммунистических симпатий, и о причинах последовавшего разочарования. В отличие от своей автобиографии, Фишер теперь жестко судил себя за неспособность трезво взглянуть на советскую реальность, на этот раз упоминая и голод на Украине. Он ставил себе в пример американского анархиста Александра Беркмана, с энтузиазмом приветствовавшего Октябрьскую революцию, но полностью порвавшего с большевиками после подавления восстания в Кронштадте. Рассказав про Беркмана, Фишер стал использовать слово «Кронштадт» как метафору крушения иллюзий, не забывая подчеркивать, что у него самого это крушение наступило непростительно поздно.

Сборник «Бог, обманувший надежды» Берберова, несомненно, в свое время читала (книга вышла в переводе на французский в 1950 году), а после знакомства с Фишером, видимо, перечитала. Во всяком случае, она знала, что Фишер имеет в виду под словом «Кронштадт». Эту метафору они будут использовать в переписке друг с другом.

Тип журналистов, подобных Фишеру, был хорошо известен Берберовой. Таких было немало в 1920–1930-х годах во Франции, и она очень жестко отзывалась о них в «Курсиве», особенно о тех, чьи взгляды не изменились в последующие годы. Но случай Фишера был иным, и Берберова это ценила. И все же сильно запоздавший «Кронштадт», видимо, повлиял на ее отношение к Фишеру. Судя по дневникам и переписке с рядом знакомых, Берберова была склонна относиться к нему с изрядной долей иронии, видимо, не считая Фишера человеком большого ума и проницательности[789].

Это, конечно, не помешало Берберовой с интересом прочитать его автобиографию. Ей, несомненно, было любопытно узнать не только о профессиональной карьере Фишера и его политических взглядах, но и о его частной жизни – детстве и юности (он родился в бедной еврейской семье в Филадельфии), отце и матери, жене и детях. Правда, этой информацией он делился на редкость скупо, что не преминули отметить рецензенты книги. Один из них выражал особое сожаление, что Фишер практически ничего не сказал о своей жене Маркуше: это странное имя урожденная Берта Яковлевна Марк носила не только в быту, но впоследствии ставила на обложку своих книг[790].

Упрекнувший Фишера рецензент, очевидно, был знаком с Маркушей, считал ее женщиной незаурядной и полагал, что ей не воздано должное. Но скудость связанных с Маркушей сведений вряд ли сильно огорчила Берберову. Она уже знала, что брак Фишера давно распался, и без подробного рассказа об оставленной жене вполне могла обойтись.

Зато его рассказ о представителях советской политической и дипломатической элиты – К. Б. Радеке, Л. М. Карахане, Х. Г. Раковском, Г. В. Чичерине, М. М. Литвинове – был интересен, а также важен Берберовой для ее собственных писательских нужд. В ее книге «Железная женщина» [Берберова 1981] и Карахан, и Чичерин, и Литвинов будут упомянуты не раз.

Из автобиографии Фишера Берберова выяснила, что в 1920–1930-х годах он немало времени провел в Париже, где она, как известно, в это время жила. Но шансов пересечься у них практически не было, а если бы даже такое случилось, то знакомство вряд ли бы продолжилось. Фишер вращался в кругах французских коммунистов, крайне левой, просоветски настроенной интеллигенции, а также определенной категории иностранных граждан, находящихся в непонятного рода командировках, но явно работавших на ГПУ.

Именно к этой категории принадлежал Игнатий Рейсс (известный Фишеру под именем Людвиг), который, как Берберова узнала из книги Фишера, был его хорошим знакомым: они встречались сначала в Берлине, затем в Москве, а в середине 1930-х в Париже [Fischer 1946: 508–510][791]. Дело убитого ГПУ невозвращенца Рейсса, конечно, не являлось для Берберовой новостью. В свое время оно всколыхнуло всю эмиграцию, так как в нем был прямо замешан муж Цветаевой С. Я. Эфрон. В результате вся эмиграция стала демонстративно сторониться Цветаевой, о чем Берберова напишет в «Курсиве» [Берберова 1983, 2: 414]. Однако откровенные беседы Рейсса и Фишера в 1936 и 1937 годах, воспроизведенные в книге «Люди и политика», добавляли к той давней истории новые краски.

Но главное, что в автобиографии Фишера упоминались люди, представлявшие для Берберовой особый интерес: британский дипломат Брюс Локкарт и его русская возлюбленная Мура Будберг [Fischer 1946: 149]. С Локкартом Фишер неоднократно виделся в Лондоне, причем в одну из этих встреч он смог ознакомиться с отрывками из его московского дневника[792].

С Будберг Фишер встречался в Берлине и Париже. Он был осведомлен и о других романах Муры, а именно о ее многолетней связи с Горьким, а затем с Уэллсом. Фишер отзывался о Будберг как об «умнейшей женщине», очевидно имея в виду ее умение очаровывать людей и – особенно – ими манипулировать [Ibid.]. Фишер в этой связи отметил, что остается совершенно неясным, как Мура смогла в свое время «добраться до Москвы и до Локкарта», и выражал надежду, что подобные загадки «смогут когда-нибудь проясниться с помощью сохранившихся в архивах документов» [Ibid.]. Возможно, что Берберова тогда же рассказала Фишеру о своем плане написать когда-нибудь биографию Будберг и обещала постараться найти объяснение многим связанным с нею загадкам, и свое обещание, как мы знаем, выполнила.

Близкое знакомство Берберовой с Горьким не могло не вызвать интерес Фишера. Он писал о Горьком в своей недавно законченной книге «Жизнь Ленина» («The Life of Lenin»), анализируя отношения вождя и писателя. Но