Единственным, кто неизменно присутствовал и, безусловно, продолжал бы присутствовать, был Фишер, хотя ему лично, чтобы подтягивать язык, не нужны были подобные игры: он и так говорил с Берберовой по-русски. Но Фишер понимал, что подобная «академия» должна была значительно расширить университетские связи Берберовой и укрепить ее положение в Принстоне. Постоянной позиции у Берберовой не было, с ней заключали трехгодичные контракты, и она не без волнения ждала возобновления следующего. Словом, именно Фишер был для Берберовой в это время главной поддержкой и главным советчиком. В том числе по вопросам, связанным с изданием «Курсива», законченного к весне 1966 года.

Собираясь представить в издательство рукопись и заявку, а также написанное на английском краткое изложение книги, так называемый синопсис, Берберова обратилась за помощью к Фишеру. Состоявшийся разговор описан в ее дневнике:

LF. Дала ему прочесть «синопсис», который утром сделала. Он прочел и сделал строгое лицо: почему это интересно? Я: по трем причинам: 1) Это я, интересно пишу, интересно думаю и т. д. 2) Эмиграция. Эпоха. Феномен, о котором ничего никому по-настоящему не известно. 3) Воспоминания о великих людях – каждая фраза их важна. Опубликование документов неизданных. Он: Обо всем этом нужно сказать издателю…[814]

В этой записи нельзя не заметить иронию, с которой Берберова относилась к иным человеческим качествам Фишера, и в частности к той важности, с которой он себя подавал. Но это, разумеется, никак не отменяло доверия к его опыту, обретенному в многолетнем общении с издательскими работниками. А потому Берберова, несомненно, учла советы Фишера, и не пожалела. Издательство рукопись приняло.

Как станет ясно впоследствии, период с сентября 1965 года вплоть до сентября 1966-го был, видимо, самым безоблачным в отношениях Берберовой и Фишера. Впрочем, и на протяжении этого времени случались размолвки, в результате одной из которых появилась такая дневниковая запись: «LF звонил и звал завтракать, но я отказалась»[815]. Однако Фишер явно не хотел затягивать ссору. Через несколько дней Берберова с нескрываемым торжеством отмечала в дневнике: «Мирный и милый вечер с LF, который тих как овца»[816].

Отдав рукопись «Курсива» в издательство, Берберова стала немедленно думать о следующем проекте. Одним из давно уже зревших замыслов была биография Будберг, и хотя приступить к этой книге в обозримом будущем не представлялось возможным, Берберова хотела обсудить ряд деталей с Фишером. 27 апреля она записала в своем дневнике: «Вечером LF и долгий разговор (после обеда) о М<арии> И<гнатьевне> Б<удберг> и Горьком (я подготовила материал)»[817].

Начать этот разговор в конце апреля 1966 года у Берберовой были особые основания: в середине мая Фишер отправлялся на четыре месяца в Европу, собираясь работать над очередным трудом о внешней политике СССР. Первой остановкой в этом длинном турне был как раз Лондон, где жила Будберг. Берберова дала Фишеру поручение встретиться с ней и задать ей несколько вопросов, что он охотно согласился исполнить. В написанной Берберовой биографии Будберг об этом рассказано так:

…Фишер летом уехал в Европу и собирался быть в Лондоне. Он был знаком с Мурой через Локкарта, видел ее несколько раз с Уэллсом, и я попросила его позвонить ей по телефону, может быть, пригласить в ресторан обедать и спросить ее, между прочим, была ли она в России между 1921 годом и ее поездкой туда в 1958 году, когда она, как известно, поехала туда по приглашению Е. П. Пешковой, написавшей ей о своем желании возобновить с ней дружеские отношения. Вопрос мой состоял из двух частей: я хотела знать, была ли она в России в 1936 году и видела ли она Горького перед смертью. О том, чтобы пригласить ее в ресторан, речи не было: она уже давно никуда не выходит по вечерам; ей семьдесят пять лет, и она, особенно в первую половину дня, не показывается на люди. Фишеру пришлось идти к ней на дом, «на чашку чая». Она жила в квартире, заставленной всевозможными сувенирами и безделушками, завешенной иконами и фотографиями; она была очень толста и с трудом передвигалась, но ему легко удалось навести ее на разговор о России. На первый вопрос она категорически ответила «нет»: она с 1921-го до 1958-го в Россию не ездила. На второй вопрос, видела ли она Горького перед смертью, она ответила утвердительно: да, она ездила в Берлин, чтобы повидать его, когда он, за год до смерти, в 1935 году, приехал на конгресс в Париже, остановился в Берлине, заболел и доктора его дальше не пустили. Она сама настояла на том, чтобы он никуда не ездил и чтобы вернулся в Москву как можно скорее. Она тогда приезжала из Лондона и пробыла с ним четыре дня. «Но это было в 1932 году, на другом конгрессе», – сказала я. «Она говорила довольно убедительно и с подробностями. Она сказала, что это было в 1935 году», – ответил Фишер [Берберова 1981: 272][818].

В этом рассказе была опущена некая деталь, в результате не имевшая никакого значения, но заставившая Берберову в свое время серьезно поволноваться. Дело было в том, что встретиться с Будберг Фишеру удалось лишь со второй попытки – уже перед самым своим возвращением в Америку в середине сентября. В мае же «Леди» (как Фишер и Берберова называли Будберг в письмах) находилась в отъезде. «Очень жалею, что Леди в Швейцарии. Теперь одна надежда на то, что она будет в Лондоне в сентябре. А если нет?..» – писала Берберова в ответном письме[819]. Это письмо отличалось несвойственной ей мрачностью и в других отношениях. Берберова жаловалась, что вся неделя прошла в экзаменах, что она ужасно устала, что не знает, что будет делать в августе… Письмо заканчивалось следующей фразой: «Пользуйтесь Европой вовсю. Привет. Н. Б.»[820].

Конечно, причина такой мрачности и подчеркнутой сухости объяснялась не только досадой на отсутствие в Лондоне Будберг. То, что Фишер отбыл на четыре месяца в Европу и не предложил Берберовой присоединиться к нему хотя бы на каком-то этапе, не могло ее не задеть. О летних планах Фишера она знала давно, но, похоже, считала, что он быстро соскучится и предложит ей приехать. Однако полученное письмо, посланное к тому же с немалой задержкой, не содержало ни малейшего намека на подобные намерения. Да и вложенное в конверт расписание Фишера выглядело слишком заманчиво, чтобы Берберова сохранила хладнокровие.

Турне включало такие города, как Лондон, Копенгаген, Стокгольм, Берлин, Кельн, Женеву, Флоренцию, Рим, Париж, да и отели были всюду самые роскошные: «Хилтон», «Ритц», «Интерконтиненталь». Из расписания выходило, что почти весь август Фишер собирался провести в Италии, любимой стране Берберовой, и это, очевидно, явилось последней каплей: планов на август у нее как раз не было. Неудивительно, что Берберова записала в этот день в дневнике: «Письмо от LF. Устала и хочу конца. Душно, жарко, сыро и вообще несносно»[821].

Но это было написано, что называется, в сердцах, и порывать отношения с Фишером не входило в планы Берберовой. А потому ближе к вечеру она написала ему второе письмо, выдержанное в совершенно иных тонах и не содержавшее ни жалоб, ни упреков.

Главная тема этого письма – приезд в Америку советского писателя, переводчика и диссидента В. Я. Тарсиса, неожиданно выпущенного из СССР, что породило на Западе определенные толки[822]. О появлении Тарсиса в Европе первым сообщил Берберовой Фишер, но в своем предыдущем письме она резко заметила, что этот факт ей уже известен. Во втором же письме, озаглавленном «От нашего специального корреспондента. СРОЧНО. СЕКРЕТНО», Берберова докладывала Фишеру, что 22 мая в Нью-Йорке было