Адмирал Тернер продолжал разгрузку припасов для морской пехоты с якорной стоянки у Гуадалканала до полудня 9-го, а затем, к негодованию остававшихся на берегу американцев, увел свои суда и отказался возвращаться, пока не получит прикрытия с воздуха. О катастрофе у острова Саво он писал: «Флот все еще одержим идеей своего технического и умственного превосходства над противником. Несмотря на множество доказательств боевых качеств противника, большинство наших офицеров и рядовых позволяют себе относиться к противнику с пренебрежением и заведомо рассчитывают выйти победителями из любого столкновения… Последствие этого заблуждения – роковая летаргия ума… Мы не были морально готовы к серьезному сражению. Полагаю, что этот психологический момент сыграл в нашем поражении более значительную роль, чем фактор внезапности»46. Американский флот усвоил урок и больше до конца войны не подвергался подобному разгрому. А японцам пришлось осмыслить собственную психологическую проблему: вновь их адмирал ради вящей осторожности лишил себя шанса развить победу в крупный стратегический успех. Погибшие крейсеры американцы могли заменить, высадившиеся на берегу отряды смогли зацепиться за базу Хендерсона, поскольку десантные суда не пострадали и вскоре вернулись в залив Лунга. Саво американцы тоже вновь отобьют у противника.

Японцы далеко не сразу осознали, какое значение американцы придают Гуадалканалу и с каким упорством намерены удерживать эту позицию. Японцы направляли туда подкрепления небольшими партиями и бросали их в лобовые атаки; всякий раз натиск оказывался недостаточно сильным, чтобы смять охраняемый морской пехотой плацдарм. Но и для американцев на базе Хендерсон и в примыкавших к ней тропических джунглях началась нескончаемая пытка. Видимость в этом переплетении лозы и вымахавшего в рост человека папоротника, среди гигантских деревьев, густо оплетенных ползучими растениями, не превышала одного-двух метров. Даже когда стихал огонь, хватало других мучений: пиявки, гигантские муравьи, малярийные комары взимали с людей свою дань. При высокой влажности распространялись грибковые и накожные заболевания. Моряки, впервые попавшие в джунгли, пугались каждого шороха, а джунгли не умолкают и ночью. «Птицы ли это верещали, или какие-то пресмыкающиеся, или лягушки, понятия не имею, – вспоминал один из участников экспедиции, – но мы всего страшились, тем более что японцы, как нам говорили, окликая друг друга, подражают голосам птиц»47.

Под непрерывным тропическим дождем американцы пытались разбить лагерь в грязи – грязь была главным проклятием всей этой кампании наряду со скудным рационом и дизентерией. Нервы были взвинчены до такой степени, что люди часто по ошибке стреляли друг в друга. Постоянно приходилось эвакуировать в госпиталь жертв военного невроза. Если во взводе четыре человека впадали в состояние глубокой истерии, командир считал такой процент «выбраковки» (15 %) нормальным. Варварские расправы японцев провоцировали такое же зверство со стороны американцев. Десантник Оре Марион описывал сцену после ожесточенного ночного боя: «На рассвете несколько наших парней, заросшие бородами, грязные, исхудавшие от голода, в рваной одежде, получившие незначительные штыковые ранения, приволокли три отрубленные головы и выставили их на кольях лицом к япошкам, которые засели на том берегу реки. Командир полка обругал их, заявил, что так ведут себя только животные, и грязный, провонявший паренек возразил ему: “Верно, полковник, мы и есть животные: мы живем как животные, едим как животные, с нами обходятся как с животными, так какого дьявола вы от нас ожидали?”»48

Ожесточенные сражения происходили на реке Тенару, где обе стороны несли тяжелые потери: японцы атаковали вновь и вновь с самоубийственной отвагой и без малейшего представления о тактике. Роберт Лекки описывал эти сцены, освещаемые зеленым сигнальным огнем японцев: «Какофония, яростный шум, дикое неистовство, грохот, вопли, визг, свист, разрывы, колебания земли, оглушительные звуки. Попросту ад. Миномет – звук лопающегося пузыря при выстреле и треск при падении; грохот пулеметов и более частый скрежет автоматических винтовок Browning, молотом бьют пулеметы 50-го калибра, сокрушительный удар 75-миллиметрового противотанкового орудия прямо в бензобак противника – каждый звук что-то сообщает привычному уху». После многочасового боя на рассвете проступали очертания множества вражеских трупов и горсточки уцелевших»49. Но то же самое повторялось ночь за ночью: бесконечные атаки и контратаки, изнурявшие американцев.

«Боевой дух упал очень низко, – вспоминал удостоенный военно-морского креста лейтенант Пол Мур. – Но так уж устроена морская пехота: когда нас посылали в атаку, мы всегда пытались прикончить врага»50. Переплывая со своим взводом через реку Матаникау, этот молодой офицер поднял голову и увидел, как над головой пролетают мины и гранаты, «пули осыпали нас дождем». Мур, который за несколько месяцев до того учился в Йеле, был ранен пулей в грудь в тот момент, когда швырнул гранату, чтобы заткнуть пасть японскому пулемету. «Через отверстие в легком входил и выходил воздух. Я решил, что я покойник, прямо сейчас умру. Дышал я не ртом, а через эту дыру. Как воздушный шарик – надувается, сдувается, пшшш. Я сказал себе: “Я умираю”. Поначалу это казалось абсурдным, учитывая мое происхождение: как я смолоду думал, что буду жить богато, в роскоши и так далее, и вот я умираю на каком-то тропическом острове, лейтенант морской пехоты. Вроде как это и не я. Вскоре ко мне подполз замечательный санитар, сделал мне укол морфия, за ним еще двое с носилками и вытащили меня оттуда».

Три года Тихоокеанской кампании продолжались по образцу, заданному на Гуадалканале: противники боролись за гавани и аэродромы, устраивали стоянки для кораблей и воздушные базы посреди безликой водной пустыни. Японцы так и не смогли компенсировать ошибки, совершенные в самом начале, когда они недооценивали силы и волю американцев. Любая операция на островах по стандартам европейских фронтов казалась незначительной: в самый разгар битвы на Гаудалканале в ней участвовало не более 65 000 человек с обеих сторон на суше и еще 40 000 на боевых и транспортных кораблях. Однако эта кампания оставила одно из самых страшных воспоминаний за всю войну как из-за напряженности и жестокости этих сражений, так и из-за окружающих условий: американцы и японцы каким-то образом поддерживали свое существование среди болот, под тропическими ливнями, терпели жару, болезни, укусы насекомых, угрозы крокодилов и змей, голодали на скудном рационе. Битва за Гуадалканал превратилась в жуткую и нелепую повседневность:

«Все было организовано, налажено словно бизнес или работа, – вспоминал с изумлением и отвращением капрал Джеймс Джонс, который прибыл на Гуадалканал в составе пехотных подразделений на помощь десанту. – Самая обыкновенная работа. Но в основе этого бизнеса была кровь – кровь, увечья и смерть. Берег буквально кишел людьми, все куда-то перемещались, казалось, будто берег живет своей жизнью, вот как если бы на него выбросилась масса медуз или крабов. Эти людские потоки пересекались, все двигались неупорядоченно и очень торопливо. Одеты кто во что, многие скорее раздеты, чем одеты. Самые неожиданные головные уборы – домашние, самодельные, а иной, трудившийся в воде, торчал там в чем мать родила – на всем теле ни единой нитки, только медальон на шее»51.