чем все это объяснить. Ни дать ни взять Безумное чаепитие: Сибил – меланхолическая маленькая Соня, Ладло – непостижимый Шляпник[290]. Не удержавшись, я рассмеялся вслух, но поймал взгляд кузины и замолк. Для веселья в самом деле не было повода. Ладло был не на шутку болен, а Сибил совсем спала с лица.

Когда обед закончился, я, вопреки правилам приличия, не сумел скрыть облегчения; мне хотелось серьезно поговорить с хозяином дома. Сибил дала дворецкому распоряжение, чтобы в библиотеке зажгли лампы. Потом, склонившись ко мне, поспешно шепнула:

– Пожалуйста, побеседуй с Бобом. Уверена, это пойдет ему на пользу. Будь очень терпелив, разговаривай ласково. И бога ради, постарайся выяснить, что с ним такое. Мне он не говорит, могу только гадать.

Вернувшийся дворецкий доложил, что библиотека готова, и Сибил встала, чтобы удалиться. Ладло приподнялся, запротестовал, то и дело как-то странно хватаясь за бок. Жена его успокоила:

– Генри за тобой присмотрит, дорогой. Вы пойдете в библиотеку покурить.

Она выскользнула за дверь, и мы остались вдвоем.

Он судорожно схватил меня левой рукой за предплечье, так что я едва не вскрикнул от боли. Когда мы спускались в холл, я чувствовал, как его плечо конвульсивно подергивалось. Несомненно, он страдал, и я объяснил это каким-то сердечным недугом, который может привести к полной беспомощности.

Усадив Ладло в просторное кресло, я взял одну из его сигар. Библиотека – самое приятное место в этом доме; вечерами, когда в старом камине горит торф и длинные красные шторы задернуты, именно здесь было принято наслаждаться покоем и приятной беседой. Я заметил в комнате перемены. Книжные полки Ладло заполняли прежде труды обществ по изучению древностей и легкомысленная беллетристика. Но теперь «Библиотека Бадминтона»[291] исчезла с полок, откуда ее удобно было доставать, и ее место заняли старые лейденские репринты Юстиниана. Тут были книги по византинистике – мне раньше даже не приходило в голову, что он хотя бы по названию знаком с такими ее тонкостями. Присутствовали исторические труды и эссе, то и другое несколько эксцентричного свойства, а в довершение всего – пухлые тома, посвященные медицине, с яркими цветными иллюстрациями. Охота, рыбная ловля, путешествия удалились со сцены, кучи удочек, хлыстов, чехлов для ружей больше не загромождали стол. В комнате царил относительный порядок, в атмосфере чувствовался легкий привкус учености – и мне это не понравилось.

Ладло отказался от сигары и недолгое время не открывал рта. Потом первым нарушил напряженное молчание:

– Ты очень удружил мне, Гарри, тем, что приехал. Когда прихворнешь, то чувствуешь себя здесь чертовски одиноко.

– Я так и думал, что тебе должно быть одиноко, поэтому заглянул сюда по дороге из Гленэсилла. Жаль, у тебя действительно нездоровый вид.

– Ты заметил? – вскинулся он.

– Это бросается в глаза. Ты показывался врачу?

Он произнес что-то уничижительное о докторах и продолжал понуро смотреть на меня пустыми глазами.

Я заметил, что сидит он в странной позе: голова наклонена вправо и все тело выражает неприятие чего-то, находящегося слева.

– Похоже на сердце, – заметил я. – У тебя как будто болит в левом боку.

Снова Ладло дернулся от страха. Я подошел к нему и встал за его креслом.

– А теперь, дружище, бога ради, скажи, что с тобой такое? Ты до смерти пугаешь Сибил. Бедняжке тяжело приходится, позволь, лучше я тебе помогу.

Ладло полулежал, откинувшись в кресле, с закрытыми глазами, и трясся, как испуганный жеребенок. Поражаясь тому, как сильно изменился человек, прежде отличавшийся силой и бодростью, я забывал о серьезности положения. Я взял Ладло за плечо, но он стряхнул мою руку.

– Бога ради, сядь! – произнес он хрипло. – Я расскажу тебе все, но ты не поймешь.

Я тут же уселся напротив него.

– Это дьявол, – произнес он торжественно.

Боюсь, я не сдержал себя: у меня вырвался смешок. Ладло не обратил на это внимания; с тем же напряженным, несчастным видом он смотрел поверх моей головы.

– Ну ладно, – сказал я. – Дьявол так дьявол. Жалоба, не имеющая прецедентов, поэтому хорошо, что я не привез с собой врача. И как же этот дьявол на тебя действует?

Его левая рука снова начала беспомощно сжиматься и разжиматься. Я опомнился и посерьезнел. Несомненно, это был какой-то психический симптом, некие галлюцинации, порожденные физической болью.

Как загнанный зверь, наклонив вперед голову, он заговорил тихо и очень быстро. Не собираюсь воспроизводить сказанное в его собственных выражениях, потому что он путался и очень часто повторялся. Из странной истории, которая той осенней ночью лишила меня сна, я передам только суть, сопроводив ее по мере надобности своими замечаниями и добавлениями. Камин погас, за окном поднялся ветер, близилась ночь, а Ладло все бормотал и бормотал. Я забыл о сигаре, забыл о себе – только слушал невообразимую повесть моего приятеля, не спуская глаз с его чудной фигуры. А ведь не далее как сутки назад я вовсю веселился в Гленэсилле!

Он возвратился в Хаус-оф-Мор, рассказывал Ладло, в конце мая и вскоре заболел. Хвороба пустячная – грипп или что-то вроде, – но здоровье так полностью и не восстановилось. Дожди в июне угнетали нервы, отчаянная июльская жара вызывала вялость и апатию. Все время хотелось спать, а во сне мучили кошмары. К концу июля физические силы вернулись, но настроение оставалось странно подавленным. Он разучился быть в одиночестве. В левом ухе непрерывно шумело, у левого бока что-то двигалось и шуршало, не останавливаясь ни днем ни ночью. К этому добавилось нервное расстройство: иррациональная боязнь неизвестного.

Ладло, как я уже объяснял, был человеком самым обычным, достаточно толковым, среднего культурного уровня, от природы порядочным, в своих верованиях и скептицизме ничем не отличавшимся от ему подобных. Вообще говоря, я бы едва ли заподозрил, что он склонен к галлюцинациям. Ему был присущ скучный буржуазный рационализм, находящий разумные объяснения всему, что существует на земле и в небесах. Вначале он боролся со своими страхами при помощи банальностей. Он говорил себе, что это последствия болезни или что жаркая погода на вересковых пустошах плохо влияет на голову. Но этих отговорок хватило ненадолго. Наваждение сделалось живым существом, alter ego[292], ходившим за Ладло по пятам. Он отчаянно боялся своего спутника. Ни на секунду не решался остаться один, не отпускал от себя Сибил. В начале августа она на неделю отправилась в гости, и эти семь дней обернулись для Ладло пыткой. Болезнь быстро прогрессировала. С каждым днем незримое существо делалось все реальней. Временами – на рассвете, в сумерках и в ранние утренние часы – оно