больше ничего не прибавила, и казалось это предупреждением. Последние мили до рабского барака они проехали в молчании.

– Его было чертовски трудно вернуть. Уверены, что знаете это чудо? – шарм Маклиша уже давным-давно остался позади, вместе с пустыми бутылками, и женщины поморщились от его резких и грубых манер. Вмешался доктор – буквально вступив между ними, улыбаясь и пряча дерзость партнера.

– Уильям имел в виду, что ваш друг не хотел покидать Ворр. Он сопротивлялся, и нам пришлось применить силу, чтобы доставить его сюда.

– Он цел? – вскинулась Сирена.

– Да, госпожа, сколько я понимаю, цел и здоров, – сказал Хоффман.

Сирена не поняла, что он имеет в виду, но успокоилась.

– Он напугал моих людей, – влез Маклиш. – Вы говорили, что он уродец, но к такому не был готов никто! – Он постучал по металлической двери камеры. Изнутри донеслось шуршание. – Мы надеемся, ваше присутствие его утихомирит. Уверен, как он вас завидит и заслышит, враз присмиреет.

Сирена уже отиралась у двери в ожидании; Гертруда неуверенно подалась назад.

– Там темно, – пророкотал Маклиш.

– Да, ему так нравится, – сказал доктор, следя за глазами Гертруды.

Маклиш снял ключи с ремня, вставил один из них в замок и повернул. В другой руке он держал кнут. Дверь скрипнула под своим весом, и под соломой и лохмотьями в дальнем темном углу заволновалось движение. Все вошли и встали плечом к плечу. Сирена колебалась, затем выступила вперед.

– Измаил? – сказала она тихо, и в углу почувствовалось внимание к ее словам. – Измаил, мы пришли забрать тебя домой. Со мной здесь Гертруда.

Под соломой отчетливо зашевелились, и все напрягли зрение, чтобы разобрать фигуру на четвереньках. Маклиш переложил кнут из руки в руку.

– Измаил, мы скучали по тебе, дома ты будешь в безопасности, – сказала Гертруда – механизмы ее голоса смазала его близость.

– Да, теперь мы можем уйти – пожалуйста, идем с нами, – сказала Сирена. – Ты признал меня? Я Сова. Я та, с кем ты провел ночь во время карнавала.

Маклиш поджал губу, и они с доктором обменялись пораженными взглядами. Фигура вышла из тени им навстречу.

– Да, вот так, иди к нам, – сказала Сирена и повернулась к Гертруде, сияя и дрожа. – Он узнал меня!

Улыбаясь со слезами в глазах, она обернулась назад, когда пленник выступил на луч света, падавший через зарешеченное окно и разделявший камеру. Он посмотрел на них, и обе женщины закричали.

* * *

Цунгали споткнулся о горшок. Он не разглядел его прямо посреди тропы. Как это возможно: он – опытный охотник, который обычно ничего не упускает. Потом Цунгали осознал, что все его внимание сосредоточено на движениях и звуках вокруг, блуждает у деревьев, чтобы опознать, кто или что за ним следит. До сих пор он делал это подсознательно; теперь заметил.

Он взвел курок «Энфилда» и встал как истукан. Под башмаками хрустели осколки хлипкого горшка. С ним рядом кто-то есть, иначе быть не может. Цунгали прочитал заговор и плюнул в подлесок. Каких только существ там нет – это знают все. Он ненавидел это место и никогда даже не мечтал преследовать здесь свою добычу. Обстоятельства изменились, духи обернулись против него; о том неустанно напоминали подергивающиеся раны. Он должен бы уже убить белого, помешать ему проникнуть в это проклятое царство. Но то был не заурядный белый. Цунгали даже думал, что гонится за призраком – или существом, что похищает и носит тела мертвых или забирает их лица. Он узнал Уильямса с первого взгляда, но не мог поверить, что это возможно. Тот должен был сдохнуть со всем своим отрядом лживых захватчиков в первые же дни Имущественных войн. Пусть и живой, он должен быть старше, а не ровно того же возраста, что и в день, когда вернулся с пляжа. Цунгали на миг опустил взгляд на свои заскорузлые мосластые руки. Почувствовал, как в суставах ноют годы.

Может, он сейчас чувствовал на себе взгляд Лучника? Может, тот оставил это блюдо на тропе, чтобы напугать его? Цунгали произнес еще один заговор, свистнул и сплюнул. Здесь есть вещи похуже англичанина, даже если тот призрак.

Он продолжал медленно пробираться вперед и через несколько часов наткнулся на очередной горшок. Он был полон дымящейся ароматной пищи. Варварским пинком Цунгали послал его прочь с тропинки и продолжил путь. Он разорвет глотку врагу, который играет в игры с его голодом и страхом. В мысли вошли Былые и демоны, но он знал, что они не готовят еду – даже ради злой шутки, чтобы посмеяться над ним. Нет, это что-то другое, что-то с человеческими наклонностями – а значит, все равно ужасное, только на свой лад. Нервы Цунгали все больше и больше расшатывались, когда он неожиданно услышал в небе тихий свист. Он уже слышал его раньше, и теперь в жилах остыла кровь. Затем оно прошило сверху листву и ветви; Цунгали выронил Укулипсу и сжал руки над головой, не смея взглянуть. Стрела взвизгнула и задрожала, пронзив тропу в двух метрах перед ним.

* * *

Гертруда обнимала Сирену, одной рукой охватив ее сотрясающиеся плечи. Она обжигала глазами Хоффмана и сдерживала собственные слезы, которые медленно дистиллировались из шока в ярость. Маклиш выволок их из камеры в маленький кабинет, где они теперь и сидели.

– Да что с вами? – бушевал он. – Получили своего циклопа, а теперь орете?!

– Эта тварь – не Измаил, – сказала Гертруда, скрипя зубами и отодвигаясь от горестной подруги, чтобы дать отпор агрессии Маклиша.

Доктор придвинулся к ней и озадаченным голосом переспросил:

– Не Измаил?

– Но ты ж сказала, что спала с этим, – сказал Маклиш, ткнув пальцем в Сирену.

Та посмотрела сквозь слезы.

– Спала с этим? – повторила она, с каждым словом сменяя изумление на гнев, так что вопросительная интонация в конце «этим» прозвучала кузнечным молотом, высекающим пламя из замерзшей наковальни. Она уже была на ногах и страшно смотрела на Маклиша. Все частицы ее предыдущей боли и нынешнего разочарования вихрились в смерче ярости. Она была готова сражаться, и ее стойка – глаза, зубы и ногти – изготовилась к следующему слову; отпрянул даже Маклиш. Гертруда никогда не видела, чтобы человек делался таким, не говоря уже о близком друге.

Доктор съежился. Маклиш узнал внезапного зверя; он видел его на войне. Редкий и смертоносный – шотландец относился к нему с уважением.

– Простите, мисс, – сказал он ясными холодными словами, опуская руки. Через несколько мгновений она отдышалась, человечность и краска прилили обратно к ее лицу. Гертруда взяла Сирену под