* * *

Когда он очнулся, корова пропала, а у кровати сидела Шарлотта. Ее имя вспомнилось только через несколько минут. Она подала чай и тихо говорила, пока он хмурился и кивал ее версии последних нескольких дней.

Препарат, который ему прописал доктор, назывался «Сонерил»; Француз будет пользоваться им и многими другими следующие тринадцать бесплодных лет своей жизни. Когда эффект сошел, внутри разверзлась огромная пустая боль. Он перестал кивать, и слова Шарлотты потеряли всякий смысл. Ее голос стал песней, псалмом, и от него на моргающие глаза навернулись слезы. Она замолчала, увидев растущее расстройство своего спутника. Приблизившись, обняла крошечное тело. Он поднялся, и она увидела, что его подушка порозовела от пота и крови. Раны и ссадины под шелковой пижамой были перевязаны и покрылись катышками.

– Все хорошо, – сказала она, – теперь вы в безопасности. Вы устали и пострадали, но обошлось без серьезных травм. Вы помните, что случилось с вами и вашим другом?

– Другом? – переспросил он голосом, удивившим его самого. – Каким другом?

Шарлотта объяснила, что он ушел на встречу с человеком, который вел его в Ворр. Они планировали пробыть там только один день, но в действительности пропали на четыре. Она рассказывала о своей растущей панике и мерах, которые готова была предпринять до того, как завидела его на улице.

– Как его звали? – спросил он слабо.

– Я не знаю, дорогой мой, – как вы только его не звали. Кажется, вы говорили «Силка» или что-то в этом роде?

– Силка, – повторил он, качая головой. – Ну, а как он выглядел? – пробормотал он.

– Простите, но я его не видела. Вы говорили, что он молодой и черный.

– Я так говорил?

Шарлотта кивнула, и он задумался изо всех сил, но в памяти ничего не осталось. Ни единого следа последних пяти дней между этой запятнанной подушкой и предыдущей, окровавленной сном; к пустому пространству в черепе не прилипла даже шкурка воспоминания. То, что теперь кипело и холостило его, находилось ниже, в сердце: обширная умоляющая боль, присосавшаяся к его сути, утрата обширнее любого другого чувства, ошеломительная печаль, которая могла бы и должна бы быть ошеломительной радостью.

– Шарлотта, кажется, я влюблен, – сказал он со слезами, бегущими по лицу, и его тело сотрясалось и хрипело в испуганных объятьях. Так они и оставались, пока Француз не уснул в слезах. Шарлотта уложила его в постель и опустила шторы перед поздним косым солнцем. Она на цыпочках обходила комнату, собирая вещи по чемоданам и стараясь не думать о том, что он сейчас сказал. Его ритмичное дыхание приглушало и отмеряло теплую тусклую тишину.

Три дня спустя Француз стоял в вестибюле отеля, одетый в один из своих безукоризненных белых костюмов. Шарлотта купила билеты на корабль до Европы. Чудовищный черный дом на колесах пыхтел в ожидании снаружи, забитый их скарбом. Француз мешкал, цепляясь за ее руку, выглядывая в слепящий свет улицы. Его костяные эскимосские очки сменились на более крупные и современные, громоздкие на заостренном личике, придававшие ему внешность насекомого.

– Отправляемся? – спросила она, ласково сжимая ему руку.

Он сглотнул и кивнул, и она проводила его через теплые стеклянные двери и по кривящимся ступенькам. Перед тем как взойти в массивный транспорт, он поднял взгляд на кипящую толпу, на островок деревьев через дорогу. Он безнадежно искал кого-то, кого не знал, кого-то, кто мог бы знать его; последний шанс залатать рвущуюся рану, пожирающую заживо. Он высматривал узнавание во взмахе руки, или прикосновении, или улыбке. Никто не выделялся из толпы. Никто не видел его в солнечном блеске и завивающейся пыли. Он сел в автомобиль, и тот выбрался из города, через засушливый пейзаж, к побережью. В зеркале заднего вида с пассажирской стороны, подправленном для его пользования, удалялась темная линия Ворра, пока не стерлась дымкой, пылью и вибрацией. Его глаза не отрывались от отражения, пока машина не добралась до моря.

* * *

Хоффман шел через город. Его требовали в дом Августа Дарена, одного из богатейших эссенвальдских предпринимателей, желавшего присутствия доктора сию же минуту. На супругу Дарена напала банда хулиганов, которые вытащили ее из экипажа. Август пребывал в ярости, требуя обрушить на голову преступников суровое, мгновенное и мучительное правосудие. Он так бушевал из-за злоумышленников, что забыл упомянуть травмы жены, и Хоффман не представлял, какие инструменты или лекарства понадобятся. Впопыхах сгреб в самый прочный саквояж пригоршню того и пригоршню сего. Негоже впасть в нерасположение Августа Дарена – особенно сейчас, когда жизнь внезапно изменилась к процветанию.

Хоффман становился экспертом по случаям и возможному лечению того, что в простонародье стало известно как Фанг-дик-кранк. Он говорил пациентам, Гильдии лесопромышленников и городским властям, что ведет в частной лаборатории всеохватное исследование и уверенно приближается к панацее от ужасной заразы: по правде же он провел парочку неудачных аутопсий, лечил страждущих выдающимися дозами барбитуратов и допрашивал скованных заключенных, приведенных полицией, – с которой он теперь тесно сотрудничал. Главным его открытием стало то, что феномен на спаде. Этого он не говорил никому, но удвоил свои всеохватные усилия по поиску панацеи. Даже вводил отдельным «переносчикам» сыворотку собственного изобретения и выпускал их в свет, чтобы обмелить течение зловредного расстройства. Благодаря врожденной смекалке Хоффман доведет свою неожиданную темную лошадку до славной победы науки над злом. Ему всегда везло с пришельцами, а этот был на вес золота.

Его статус в обществе неуклонно рос, и доктору уже не требовалось понемногу практиковать в области неортодоксального, чтобы поправить свои дела. Более того, чем меньше об этом будет сказано, тем лучше. Его глодало прошлое и делишки с Маклишем. Подобные занятия стали зияющими медвежьими ямами на успешном пути к вершине, и он мечтал о том, чтобы они исчезли либо забились каким-нибудь амнезийным щебнем. Доктора потрясло знание девчонки Тульпов об Орме; еще шаг – и падение. Последующее фиаско с мерзким созданием, которое они по ошибке вытащили из Ворра, только ухудшило ситуацию. У этой Лор были очень хорошие связи: одно слово в нужном месте низвергнет все его достижения. Он знал, что только безвестность их одноглазого дружка не дает этим словам испортить воздух. Его защищало знание о существовании циклопа.

Сотрудничество с Маклишем стало обременительным, и это коробило уверенность Хоффмана; теперь запальчивый шотландец стал куда ниже его и непредсказуем в своих перепадах настроения. Вдобавок этот хам вечно пенял на него, если что-то шло не так. А «не так» сейчас было преуменьшением: они использовали Орма девять раз, из них два потерпели серьезный