Но вспучило морское дно, и из глубины выстрелил фонтан сероводорода. Удушливое облако ветром погнало к берегу. Оно сизой медузой накрыло побережье на десять километров вглубь. За десять минут погибло всё население от Ялты до Судака. Не спасся ни один человек.

Медуза, распустив щупальца к мелким посёлкам, стала набухать, наливаться сизой тяжестью. Она уже была готовясь хлынуть в степь, но налетел невиданной силы ураган и сбросил медузу в море. Шквал разорвал облако и погнал ошмётки в сторону Турции. Сизый туман по пути накрыл рыбацкие судёнышки и два пассажирских лайнера. Рыбаки умерли моментально и всем экипажем. На лайнерах агония длилась дольше. Спаслись только те, кто заступил на вахту в машинное отделение. Через плотно задраенные люки газ не прошёл.

— Самое страшное, что ветер принёс лепестки цветов. Запорошил всё. Представляешь, море до горизонта, серое, неживое, забрызганное цветными крапинками. И гробовая тишина. Птицы же тоже погибли… А потом ухнул такой ливень, что я подумала, начался Великий потоп, и нас всех смоет в море.

Марина пошевелилась, потёрлась щекой о его ладонь.

— Сейчас понимаю, что хорошо, что мои погибли. Они бы не выдержали. Я не от мира сего, а мама и Настей — ещё хуже. Папа был очень добрый, но абсолютно не приспособлен к жизни. Спаслась тогда просто чудом. Мама тогда работу нашла. Пела в каком-то кабачке в Феодосии. Сама составила программу, сама нашла гитариста. Звала меня на репетицию, а я закапризничала и осталась дома. Настька со своим парнем укатила на байке. Папа пошёл на рынок. До города было километров двадцать. Он на автобусе не любил ездить. Разве что зимой. Его нашли прямо на дороге. А я всё проспала. Легла под навесом, нарвала винограда, и задремала. Странно как-то было, словно тёплым одеялом накрыли. Толчок был такой, что меня с топчана сбросило. Поднимаюсь, понять ничего не могу. А солнце… Солнце сделалось тусклым. Словно через сиреневую плёнку светило. С тех пор я ненавижу смотреть на солнце. В Москве оно всегда такое — мёртвый глаз. Будто следит за тобой.

— А как ты в Москве оказалась?

— Шла-шла и дошла. Долго шла. С кем-то жила, от кого-то убегала… Не помню. Приказала себе забыть, вот и не помню. А в здесь у меня бабушка живёт. Она у меня — «домушница». Смешно слово… Почётный пенсионер МВД, прикинь! Ты только не смейся, но бабушка — генерал милиции. Я её так и зову — генеральша Попова. Всё к себе зовёт. Только мне там страшно. Там все — мертвецы.

Она встрепенулась. Села. Распахнула свои огромные глаза.

— Они — ожившие мертвецы. А тут — те, кто умрёт. Понимаешь разницу?

— Конечно.

Она опёрлась на руки, заглянула ему в лицо.

— А ты не умрёшь. Смерть рядом с тобой, но ты не умрёшь. Я вижу. Я это тогда научилась видеть. Смотрю на человека — и что-то вот как тут щёлкнет. — Она прижала кулачок к виску. — И вижу, как он лежит мёртвый. У тебя такое бывает?

— Иногда.

Максимов свесил руку с тахты, нашарил пачку сигарет и зажигалку.

— А ты зачем на «блоху» пошла?

— Воровать. — Она смущённо улыбнулась. — Я же пятый день ничего не ем. Как Эд пропал, так ничего не ем.

Он решил пока не курить. Рывком встал на ноги.

— Оставишь себе всё, что я принёс.

— А ты?

— Ещё добуду.

— Нет, я не о том. Ты уйдёшь и не вернёшься?

Максимов замер со свитером в руках.

— Марина, я просто не знаю, вернусь или нет. Честно.

— А ты не уходи, и не надо будет возвращаться.

Он натянул свитер.

Старые львы

Владислав собрал в своём кабинете одних матёрых «стариков». Он отобрал их лично, сам проверил на слом, тащил за собой всю жизнь. С годами мужики налились кряжистой, негнущейся силой. Пусть и проигрывали молодняку в резкости, зато были несуетливы и обстоятельны, там где молодые действовали нахрапом, «старики» давили выдержкой. На самом опасном участке, как Наполеон, Владислав ставил «старую гвардию», зная, что ветераны не отступят ни на шаг, а когда двинуться вперёд, остановить их будет невозможно.

На столе стояли шесть стаканов и початая бутылка коньяка. Наскоро помянули Петра. Одним «стариком» стало меньше. Владислав отметил, что никто из поминавших нюни не распустил. Если и увлажнились глаза, так только от коньячных паров. А взгляды у всех остались прицельные, с деланной ленцой, чуть отстранённые, как у уверенных в себе охотников. Держать удар «старики» умели. И бить насмерть тоже.

— Мужики, на прокачку у нас хрен да нихрена. Сучонка «контора» дала в розыск. Если мы его не прищучим первыми, завтра на кукан подвесят всех здесь присутствующих.

— Что ему вешают? — спросил Фаддей, сидевший по правую руку.

— То же, что и мы. — Владислав хищно усмехнулся. — Использование служебного положения в корыстных целях.

— К бабке не ходи, они уже заблокировали его явки и нычки. — Фаддей хмурым взором уставился на пустой стакан. — Какие знают, конечно. Без своих оперативных возможностей у него путь один — в банды.

Владислав расстелил на столе схему.

— Смотрим мужик и думаем. Это связи сучонка по нашей линии. У кого есть идеи, выдавать сразу и вслух.

Скрипнули придвинутые к столу стулья. Пять седых голов склонилось над распечаткой.

В дверь постучали беглой морзянкой. Владислав нажал кнопку под столешницей. Дверь отъехала в сторону, впустив Наташу.

Она успела сменить хирургический балахон на строгий чёрный брючный костюм. Волосы у неё были пострижены в короткий бобрик, как у Владислава. Только не седой, а цвета мокрой ржи. Она тоже числилась «стариком», несмотря на свои тридцать лет.

Наташа кивком поздоровалась со всеми. Продолжала втирать в пальцы крем.

— От этих резины кожу щиплет просто жуть, — проворчала она.

Владислав выжидающе посмотрел ей в глаза.

— Стас, я не виновата, что у девки слабое сердце! — вспылила Наташа. — Раствор Рингера[13] убить не мог. От страха померла, мокрощелка недоделанная.