Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бетховен жил на нейтральной полосе. Точно между не растерявшим приличие Домена Соколом и расхристанным Речным вокзалом.
Двигатель урчал на малых оборотах. «Бычок» накатом прокатил по притихшей улочке. Дмитрий успел разглядеть слабый свет в окнах Бетховена. Нажал на газ, рывком вогнал машину в ближайший проулок.
Странник
Бетховен долго кхыкал и кхекал, возясь с замком. Марина терпеливо ждала, прижимая к груди банку тушёнки.
Наконец, дверь приоткрылась.
«Мало ему, что глаз о глазок намозолил, так ещё в щель тамбур просмотреть решил. Осторожный, гад».
Бетховен, убедившись, что в тамбуре никого, кроме соседки нет, шире распахнул дверь.
— Мариша, к-хм, чем обязан?
— Вот. Подарок.
Марина протянула ему банку.
Бетховен недоумённо уставился на неё.
Через секунду налетел чёрный вихрь, Бетховен, охнув, стал оседать на пол. Правую руку, сживавшую что-то в кармане халата, парализовало ударом.
Вторым ударом — ладонью под подбородок — Максимов втолкнул его в квартиру. Отстранил Марину, парализованную от неожиданности. Бетховен, по-рыбьи хватая толстыми губами воздух, продолжал пятиться, не в состоянии восстановить равновесие. Максимов подсечкой помог ему упасть. Подстраховал, чтобы грузное тело не наделало слишком много шума. Сунул руку в правый карман стариковского халата, разжал скрюченные пальцы. Вырвал коротконосый дамский браунинг. Осмотрел, укоризненно покачал головой и сунул себе в карман.
Квартирка была маленькая, хоть и двухкомнатная, но «хрущоба» она и есть «хрущоба», спрятаться негде.
Максимов перешагнул через конвульсивно вздрагивающее тело, вышел в тамбур.
У Марины были глаза оленёнка, ждущего выстрел.
«Да, обманул, воспользовался, да, я сволочь и гад! Но… Ничего не объясняй, не проси прощения. Всё равно не поймёт».
— Уходи, девочка моя, уходи немедленно, — прошептал он.
Она заторможенно отшатнулась. На правое веко выползла слезинка.
— Возьми пропуск и поезжай к бабушке. Прямо сейчас. Ещё успеешь.
Он отступил за порог. Беззвучно захлопнул дверь.
В глазок была видна девичья фигурка, замершая в проёме распахнутой двери. Потом она пропала. Появилось вновь. Закутанная в не по росту армейскую куртку.
«Открой дверь, схвати за руку и не отпускай, пока не доберётесь до её Изумрудного города. Она научит тебя видеть мир распахнутыми глазами. Помоги ей, и она спасёт тебя. Ну, ещё можно всё изменить! Помоги ей вернуться к морю, уведи в леса, куда угодно, только подальше от этого ада. Ты же тоже устал, ты слишком долго шёл своей дорогой. Возьми её за руку, и пусть ведёт туда, куда сама захочет!»
Щёлкнул замок. В тамбуре прошелестела юбка. Клацнул замок двери в тамбур.
Сердце рванулось вслед за ней. Он остался на месте. Сердце вернулось, забилось, как птица в кулаке. Замерло. Заледенело. Твёрдое, как стальной поршень, толкнуло по венам кровь.
«Ты чуть не сошёл со своего Пути. Ты стал бояться смерти? Раньше ты боялся одного — не дойти до конца».
Максимов развернулся, крякнув, оторвал Бетховена от пола, проволок в комнату и кулём бросил на диван. В ванной стряхнул с верёвок влажное бельё. Ножом срезал верёвку. Вернулся в комнату и надёжно связал Бетховена.
Осмотрел книжные полки, рабочий стол. По первому впечатлению, Бетховен был типичным трудоголиком: безалаберным в быту и скрупулёзным в работе. Книги и папки со скоросшивателями, контейнеры для бумаг и канцелярские принадлежности содержались в идеальном порядке. Ноутбук покрыт бархатной тряпочкой. Зато по всей квартире — неряшливое запустение.
«Устроить обыск по полной программе, или нет?»
Чутьё подсказало, что времени в обрез.
Бетховен заворочался на диване. Максимов оглянулся. Он тщательно перебирал книги на полках. Почти за час обыска он нашёл немало интересного. Находки складывал на стол, будет о чём поговорить.
Максимов бесшумно подошёл, присел рядом. От толстого халата Бетховена шёл тяжёлый дух старческого пота и больного тела. По выпавшей из-под халата противно белой ноге змеились варикозные вены.
«Ну и куда ты со своим здоровьем в наши игры? Пенсии не хватило? Или, конь старый, не навоевался на тайном фронте?»
Бетховен замычал, силясь вытолкнуть членораздельные звуки через кляп. Тужился долго, до бисеринок пота на лбу. Максимов ни слова не произнёс, знал — молчание, тягучее, выжидающее молчание действует лучше крика. Наконец, Бетховен дошёл до нужной кондиции. Застыл, тараща глаза.
Максимов аккуратно вытащил кляп, указательным пальцем надавил под кадык, — вдруг балбес заорёт, могло быть и такое.
— Говори. Крикнешь — отправлю на тот свет. Если понял, кивни.
Бетховен отчаянно замотал головой.
— Вижу, понял. Говори.
Максимов убрал палец.
— У меня… Я помру сейчас. — Глаза у Бетховена налились кровью, распухший шершавый язык мешал говорить. — Мне… У меня диабет… Укол! Или убей сам. Я не…
Максимов вдавил палец, заглушив крик. Из раскрытого рта вырвалось шипение, белые капли прилипли к распухшим синим губам.
— Не ори. Кроме астмы, ещё и диабет? Ну ты даёшь! На одних лекарствах разоришься. Кто снабжает инсулином? Куратор?
Бетховен вытаращил глаза. Синюшные губы затряслись, выдавливая пузырьки слюны.
— Где шприц? В холодильнике?
Бетховен отчаянно закивал. Максимов воткнул ему в рот кляп, вышел из комнаты. Выглянул из окна кухни во двор. Без изменений. Только дождь припустил с новой силой.
Время шло, время, подаренное ему теми, кто погиб раньше. А результата нет, хочешь — вой, хочешь — вешайся.
«Не надо! — одёрнул себя Максимов. — Шансов — один на миллион. Но
