этот шанс — ты сам. Так что, не мандражируй. Верь — и всё будет по-твоему!»

Он вернулся в комнату. Показал Бетховену тонкий инсулиновый шприц. Тот дёрнулся всем телом.

— Не шуми. — Максимов сел рядом. — Я задам пару вопросов, после этого введу инсулин. Извини, иначе не могу. Не согласен, помирай так. Ты мне не нужен. Отдашь куратора, оставлю жить. Даю слово. Я пришёл за ним. Ты просто встал между нами. Отойди, пока не поздно. Выбирай. Это не предательство, нет. Ты не создан для этой войны. Сдайся, и перестанешь быть моим врагом. Обещаю, я тебя пальцем не трону. — Говорил тихо, склонясь к самому лицу.

Бетховен дёрнул кадыком, мучительно сглатывая вязкую слюну, и кивнул.

Настал момент, когда он мог отчаяться до самоубийственной смелости, заорать во всё выжженное сухостью горло, заставив Максимова самому нанести последний удар. Порой встречались и такие. Но редко. Решив не искушать судьбу — слышимость в «хрущобе» была невероятной, всё проходило под несмолкаемый аккомпанемент семейных разборок, бушевавших на два этажа ниже, — Максимов не вытащил кляп.

— Соловей приходил к тебе?

Бетховен кивнул. Это была проверка.

— Ты сам разрабатываешь операции?

Бетховен отчаянно замотал головой.

— Просто передаёшь то, что приносит куратор?

Бетховен трижды кивнул.

— Плагиатор ты, дядя, а не Бетховен, — процедил Максимов.

Телефон зазвонил неожиданно. Злая, тревожная трель забилась в полумраке комнаты. Максимов рванулся к столу, перетащил аппарат к дивану, левой рукой выдернул кляп, правая сама собой выхватила из-под рукава стилет. Тонкое лезвие легло на горло Бетховена.

— Я сниму трубку. Только пикни лишнее!

— Не… Подожди, — просипел Бетховен и зашёлся кашлем. Белки глаз залило красным. — Нет… Ах-х — ха… Он… Если, он, хр-хр-ха, через два прозвона перезвонит. Ещё один звонок, и бросит трубку. Он близко. Минут десять, не больше. Он всегда так…

— Откроет своим ключом? — догадался Маскимов.

— Да. У двери не встречай. Это — сигнал. Сразу выстрелит. Он такой… Укол, прошу тебя! Всё, а-ха, всё… Только укол, прошу тебя!

Одутловатое лицо стало багровым, губы отвисли, сейчас он ещё больше стал похож на старого налима, выброшенного на берег.

Максимов воткнул кляп. Укол сделал быстро и сноровисто. Тело Бетховена разом обмякло, он облегчённо закрыл глаза.

— Теперь лежи тихо. Тебя уже здесь нет.

Максимов выудил из кармана халата Бетховена флакончик спрея. Выстрелил в воздух ментоловой струёй, убивая посторонний запах.

Сел на пол, спиной оперившись на диван. Пальцы поглаживали полированное жало ножа.

Преторианцы

Дмитрий шарахнулся за дерево.

Из подъезда выскользнула девушка. Замерла, задохнувшись от порыва ветра. Долгополая юбка хлестнула по ногам.

Ссутулившись, наваливаясь на ветер, девушка побрела из двора.

Дмитрий проводил взглядом соседку Бетховена. По учётам её «пробил» давным давно, опасности она не представляла, разве что досаждала Бетховену привычкой петь тоненьким сопрано всякую бардовскую мутотень. Квартиру ей организовала бабушка, бывшая соратница Бетховена. Старая «железная леди» время от времени наведывалась к внучке, чтобы спасти от голодной смерти и избавить от очередного сожителя. Девочка была с большим прибабахом на всю голову, самым верным признаком слабоумия, по мнению Бетховена, было категорическое нежелание переселяться в Домен.

Дмитрий посмотрел на окна Бетховена. В большой комнате горел свет, на форточка кухне была плотно закрыта. Бетховен где-то случайно заработал химический ожог бронхов и с тех пор панически боялся открывать окна. Мало ли что надует сквозняком, прошли времена, когда для здоровья спали с открытыми форточками. Открытую форточку они договорились сделать сигналом провала. Случись такое, Бетховену не составили бы труда разыграть приступ удушья, чтобы заставить чужих впустить свежий воздух в квартиру.

Большая часть дома уже уткнулась носами в телевизоры или лицами в подушки. В трёх квартирах гомонили пьяные компании. На этаж ниже Бетховена без особой злобы били женщину. Скорее всего, просто скандалили с рукоприкладством.

Дмитрий достал из кармана ключ от двери подъезда. Собрался, как перед броском. Досчитал до десяти, с удовлетворением отметив, что сердце не трепещет, а бьётся туго и ровно. Быстрым шагом пересёк двор.

Вставил ключ в замок. Провернул. Распахнул дверь.

В подъезде отчаянно воняло кошками. Кто-то совсем недавно помочился на батарею. Лужа растеклась до самого порога. Но, на удивление, лампочки были целы.

Он придержал дверь, успев в щель осмотреть двор. Никого. Только ветер гоняет мусор между стволами деревьев.

Стену до самого потолка украшали граффити нецензурно и наркоманского содержания. Со времени последнего визита на явку прибавилось две надписи: разоблачающая низкий моральный уровень какой-то Тани и пародия на девиз «Движения»: «Родина — это судьба!» Неизвестный антипатриот изменил «судьба» на матерное название женского полового органа.

Но Дмитрия интересовала древняя, глубоко выцарапанная надпись: «Все менты — козлы». Рядом с «ы» крестика не было. Если Бетховен засёк или почувствовал неладное вокруг явки, он бы оставил знак. Пусть даже маленький. Ничего не стоило, проходя мимо, наскоро перекрестить стену ключом или ещё чем-нибудь острым.

«Действуй, время на исходе!» — приказал себе Дмитрий.

Достал из кармана пистолет. Сменил магазин. Передёрнул затвор, загнав патрон в ствол.

Бесшумно скользя вдоль стены, стал подниматься вверх по лестнице.

Прошёл до пролёта последнего этажа. Отдышался, снимая напряжение. Сбежал вниз, на четвёртый. Дверь в тамбур Бетховен намеренно подпортил, списав на хулиганьё. В расковырянную щель между плинтусом и дверью прекрасно просматривался тамбур. Никого.

Дмитрий беззвучно открыл замок. Толкнул дверь и пируэтом развернулся спиной к стене. Ни из тамбура напротив, ни из квартиры Бетховена никто не вырвался. Дмитрий потряс пистолетом в опущенной руке. По мышцам пошла волна, выжимая напряжение.

Вошёл в тамбур. Последняя «контролька»: баллончик с краской в полуразвалившемся комоде, приткнутом к стене у дверей малахольной соседки. Баллончик, как ему и полагалось стоял вертикально. В случае опасности Бетховен должен был уронить его набок. Случайно зацепив ногой.

Дмитрий позвонил в дверь. Подождал, пока Бетховен, шаркая тапочками, не подойдёт к двери. Не подошёл. Значит, никто его с пистолетом к спине к дверям не подвёл.

Вставил ключ в скважину. Провернул то щелчка. Мягко толкнул ногой. И