крепостного права, рассмотренные нами ранее в частях IV и V. Эти острые вопросы вызвали осторожные дискуссии о возможных изменениях политического курса России. Однако насколько реалистичны политически и экономически были перспективы конституционной реформы и освобождения крепостных на данном этапе? Как могли такие перспективы пережить реакцию, которая началась в 1820‐х годах, в основном как негативный ответ как правительства, так и дворянского общества на либеральные идеи? Наконец, можно ли приписать самодержавию и его руководящей бюрократии какое-либо видение будущего, своего собственного и России?

Согласно Т. В. Андреевой, этот период российской политической истории сравним с эпохой Великих реформ Александра II в его попытках модернизировать Россию. В частности, он сыграл решающую роль в формировании политической роли дворянского общества и его связи с престолом. Дальнейшего разъяснения заслуживает важная роль, которую играло в этом процессе общественное мнение, выраженное различными слоями дворянства, особенно в отношении тайных обществ и государственной политики. Место дворянства в русском обществе, будь то в «высшем» или «низшем», «столичном» или «провинциальном», окончательно определилось в первое десятилетие правления Александра I. Его образованная элита, как главный проводник общественного мнения, будет все больше стремиться к налаживанию конструктивного диалога с правительством, чтобы оказать определенное влияние на его курс официального либерализма под видом национальных интересов, создания Государственного совета, реформы Сената, проекта Сперанского 1809 года и «конституционной дипломатии» постнаполеоновского периода. Сопоставление правительственных инициатив с общественным мнением показывает, насколько мало в конечном итоге было точек соприкосновения между дворянством и самодержавием, в основном (и по иронии судьбы) из‐за консерватизма самого дворянства, а не правительства.

Как мы видели в главе 8, это несовпадение особенно ярко проявилось в реакции на варшавскую речь Александра I в польском сейме 15 марта 1818 года и резкое прекращение следующим летом публичного обсуждения крестьянской реформы, которое имело место с 1815 года. Последовавшее противостояние создало условия для формирования тайных обществ декабристов, сознательно подражавших европейским образцам. Этот процесс тоже можно рассматривать как дальнейшее, хотя и скрытое выражение общественного мнения, которое, по крайней мере в отношении конституционной реформы, началось в первые дни правления Александра I. На этом этапе данному вопросу был придан официальный и явный приоритет, кульминацией которого стал черновой проект Сперанского 1809 года. Из этого кажется очевидным, что Александр I и Сперанский, не меньше, чем впоследствии декабристы, представляли Россию будущего как современную европейскую страну, а не как феодальное абсолютистское государство[769].

Однако в позиции царя произошел заметный сдвиг с января 1818 года, когда он узнал о существовании «Союза спасения» декабристов, и тем более с мая 1821 года, когда он получил доклад М. К. Грибовского о его преемнике, «Союзе благоденствия». Тем не менее вплоть до закрытия масонских лож и всех других тайных обществ в августе 1822 года правительство и просвещенное общественное мнение, возможно, работали над общей программой конституционной и крестьянской реформы. Ярчайшим свидетельством такого стратегического сближения была «конституционная» речь Александра I в 1818 году в польском сейме.

На самом деле, однако, общества не были такими секретными, как полагали их члены; их существование было раскрыто Александру I в серии отчетов, кульминацией которых стало изобличающее письмо А. И. Майбороды от ноября 1825 года. Возможно, одной из главных причин, по которой Александр I не реагировал на эти сообщения, была его прагматическая забота об интересах государства. В этом смысле, по его мнению, лучше всего было не привлекать внимания к какой-либо оппозиции режиму. Однако, не вступив во взаимодействие с тайными обществами, Александр I также не смог заручиться поддержкой либеральной части дворянства для решения задачи реформ. Вместо этого он капитулировал перед консерваторами и после 1820 года начал гораздо более внимательно следить за общественным мнением и растущим беспокойством в обществе[770].

Когда, задолго до вторжения Наполеона в Россию, Александр I поручил Сперанскому задачу написать черновой конституционный проект, широко распространилось мнение и имелись явные признаки того, что такой проект будет реализован очень скоро. Несомненно, существовало ощущение, что страна нуждается в реформе. Например, вернувшись домой из Дунайских княжеств в 1812 году, граф Д. Н. Блудов, который с 1832 по 1838 год будет министром внутренних дел Николая I, был поражен беспокойным общественным настроением и повсеместным недовольством. Блудов слышал сетования на недавнее повышение налогов в 1810 и 1812 годах, а также жалобы помещиков и купцов, пострадавших от бесконечных банкротств. Эти банкротства объяснялись континентальной блокадой, которая нарушила торговлю с Великобританией и вызвала серьезные убытки, особенно у российских производителей льна и конопли. Все эти проблемы усугублялись сильным падением курса рубля и в целом плохим состоянием государственных финансов. Блудов также наблюдал возмущение правительственных чиновников против противоречивого закона Сперанского, требовавшего от них сдавать квалификационный экзамен для продвижения на определенные должности[771].

Сам Сперанский был поражен переменой общественного настроения и находил, что «дух народный страждет в беспокойствии». По его мнению, единственным возможным объяснением этого было появление «глухого, но сильного желания другого порядка вещей»[772]. Более того, высшие классы были возмущены как сближением с Наполеоном, которое рассматривалось как удар по национальному престижу и воинской славе России, так и поведением его коварного посла в Санкт-Петербурге маркиза Армана де Коленкура, который занимал пост до его замены в 1811 году генералом Жаком Лористоном. Эти реформы, предпринятые в начале правления Александра I, уже вызвали недовольство большинства дворян. Неопубликованная глава биографии Сперанского барона М. А. Корфа, найденная в бумагах академика А. Ф. Бычкова и опубликованная в «Русской старине» в 1903 году, дает краткое изложение основных причин непопулярности Александра I накануне 1812 года: «Колеблемость и безуспешность внутренних мер и преобразований; неудачные выборы и замещения; несчастные войны; еще более несчастный Тильзитский мир; наконец, слабая, прекословившая общему мнению и общим пользам политика внешняя, — все это более и более возбуждало умы против правительства и, разумеется, преимущественно против его главы»[773].

Комментируя эти обстоятельства в то время, Карамзин откровенно написал в своей «Записке о древней и новой России» (которую он лично передал императору в 1811 году): «Россия наполнена недовольными. Жалуются в палатах и хижинах, не имеют ни доверенности ни усердия к правительству, строго осуждают его цели и меры»[774].

Однако, хотя положение Александра I, несомненно, оставалось сложным, общее раздражение все больше сосредоточивалось на Сперанском. Как мы видели в главе 7, для этого был ряд причин. Презрение к его низкому происхождению и негодование по поводу его близости к царю, несомненно, стояли на первом месте в списке. С 1810 по начало 1812 года Сперанский при поддержке