Александра I работал над проектами реформы государственных учреждений, административных процедур и законодательной власти. Эта активность вызвала беспокойство среди консервативного большинства при дворе по поводу центральной роли Сперанского. На самом деле широко известное «Введение к уложению государственных законов» справедливо приписывать двум авторам: не только Сперанскому, но и самому Александру I. Первый никогда бы не выступил с такими радикальными предложениями без поддержки второго. Если бы они действительно были реализованы, это означало бы решительный шаг к конституционной монархии и отказу от крепостнического абсолютизма.

Причины предлагаемых реформ показывают, насколько правящая элита признала их неизбежность. По мнению Сперанского, «[в]се политические превращения, в Европе бывшие, представляют нам непрерывную, так сказать, борьбу системы республик с системою феодальною». Его недвусмысленный вывод заключался в том, что «настоящая система правления несвойственна уже более состоянию общественного духа и что настало время переменить ее и основать новый вещей порядок». В частности, Сперанский имел в виду ограничение самодержавия и установление в России конституционной монархии западного образца. Его проект так и не был реализован по разным причинам, некоторые из них до сих пор остаются невыясненными, хотя достаточно ясно, что главным препятствием для замыслов Сперанского и его огромного трудолюбия была, как давно заключил А. Н. Пыпин, крайняя политическая нерешительность и мнительность самого императора, которая составляла «самую слабую сторону целого предприятия и вместе характеристическую черту времени»[775].

Социальное и политическое влияние поражения Наполеона на российское дворянство

Вызов системе, лежащей в основе российского правления, усугубился войной 1812 года. Изгнание Наполеона и его Великой армии из Москвы, ее позорное и катастрофическое отступление с русской земли и последовавшие за этим победоносные кампании по всей Европе принесли русским нечто совершенно новое, что до сих пор было доступно только понаслышке или по книгам. Это было личное знакомство с европейскими политическими и социальными структурами, качественно совершенно отличными от тех, что были дома. В своих мемуарах Д. И. Завалишин говорит о растущем и «осязательном» осознании «военным сословием (заключавшим в себе почти все дворянство)» альтернативных, западноевропейских систем правления и «прежде всего торжество Англии и ее парламентского правления», которое обнажило «слабость абсолютизма». Во время кампании в Западной Европе русские ознакомились «близко и практически с тем, что прежде, если и кому и было известно, то разве из книг и в отвлеченной форме»[776]. Что касается масштабов такого знакомства, то, по некоторым оценкам, до 30 000 русских солдат и их офицеров были расквартированы во Франции в период оккупации с 1814 по 1818 год[777].

Просвещенные и прогрессивные представления о свободе, когда-то высказанные в произведениях Радищева, которые активно продвигали критически настроенные дворяне, такие как Н. И. Тургенев, П. А. Вяземский и В. Н. Каразин, и которым государственные деятели, в том числе Сперанский, Мордвинов и Новосильцев, посвящали столько творческой энергии, в кратчайшие сроки стали интеллектуальным достоянием целого поколения молодых российских дворян. Более того, те же самые идеи лежали в основе самих конституционных замыслов, которые, по-видимому, также были предметом мечтаний Александра I[778].

Политические последствия падения Наполеона будут ощущаться в течение многих лет как во всей Европе, так и в России. Большинство офицеров Генштаба и гвардии вернулись из Европы в Санкт-Петербург в 1815 году с повышенным чувством собственного достоинства и патриотизма. Теперь члены офицерского корпуса, особенно молодые, сравнивали то, что они видели на Западе, с жизнью дома. Их особенно поразили фактическое рабство подавляющего большинства россиян, жестокое обращение начальства со своими подчиненными, повсеместное злоупотребление властью и произвол. Эти обстоятельства возмущали образованных россиян и уязвляли их патриотизм[779]. Александр Герцен отметил именно этот сдвиг в настроении, вспоминая поколение, которое победило Наполеона:

Вскоре после войны в общественном мнении обнаружилась большая перемена. Гвардейские и армейские офицеры, храбро подставлявшие грудь под неприятельские пули, были уже не так покорны, не так сговорчивы, как прежде. В обществе стали часто проявляться рыцарские чувства чести и личного достоинства, неведомые до тех пор русской аристократии плебейского происхождения, вознесенной над народом милостью государей[780].

Славянофил-реформатор А. И. Кошелев вспоминал «либеральные разговоры» 1818–1822 годов, особенно среди офицеров, вернувшихся из Франции в 1815 году. Еще более отчетливо он помнил широко распространенную критику Александра I, особенно за его слабость в отношениях с Меттернихом и Аракчеевым: «Словом, чуть-чуть не все беспрестанно и без умолка осуждали действия правительства, и одни опасались революции, а другие пламенно ее желали и на нее полагали все надежды. Неудовольствие было сильное и всеобщее». По мнению Кошелева, народ «единодушным восстанием» «спас родину, спас русское государство от гибели, от политического порабощения» только для того, чтобы значительная часть населения после своей «торжественной победы» вернулась в «прежнее крепостное рабство». Он пришел к выводу, что одного этого было достаточно, чтобы создать новое социальное течение, во главе которого стояло дворянство, представители которого почти без исключения служили в армии и, таким образом, участвовали в великих европейских событиях. После них «для мыслящего человека» стало «невозможно мириться с грубостью, невежеством и царством произвола и угнетения»[781].

Консервативный журналист Ф. В. Булгарин «с удивлением заметил», что в Санкт-Петербурге все теперь интересовались политикой, говорили чрезвычайно открыто, обсуждали конституционные формы правления, подходящие для России, чего «прежде вовсе не было, когда я оставил Россию в 1809 году». Так как же, спрашивал Булгарин, молодые люди, никогда не задумывавшиеся о политике, вдруг стали такими демагогами? «Я видел ясно, что посещение Франции русскою армиею и прокламации союзных против Франции держав, наполненные обещаниями возвратить народам свободу, дать конституции, произвели сей переворот в умах»[782].

Близкий друг Булгарина и соратник-журналист Н. И. Греч также вспоминал, что в начале XIX века «наши молодцы заразились либеральными идеями во Франции», так что с политической точки зрения жизнь и правление Александра I с 1815 года были «беспокойны, неровны» и весьма отличались от первых лет, «благих и кротких». Греч утверждал, что чувство разочарования ощущалось не только в России, но и во всей Европе, поскольку Венский конгресс показал, что «о народах и правах их никто не заботится», за исключением Александра I, который, несмотря ни на что, стоял только за «безмозглых поляков»[783]. Непроизвольная ксенофобия Греча является напоминанием об исторической русско-польской напряженности, которая могла только усугубить недовольство россиян конституционными преимуществами поляков. Такая антипатия была совершенно взаимной. Генерал С. И. Маевский, служивший в то время в Польше и женатый на польке, отметил несдержанное проявление «неприличных» антироссийских настроений, особенно среди молодых поляков. Выражая