Он поднялся на ноги сам и помог встать мне, а после, подхватив на руки, направился к своему Бурану. Во дворец мы возвращались на его жеребце, поручив заботу об Аметисте гвардейцам. И когда поднялись до двери покоев, телохранители государя закрыли собой проход для каждого, кто желал его внимания. Этот вечер и ночь принадлежали нам и только нам…

Утро я встретила на королевском ложе. Его хозяин еще спал. Осторожно высвободившись из объятий, я отодвинулась и некоторое время рассматривала своего любовника. Меня не захлестнула нежность, как это бывало раньше. Нет, равнодушия не было, но и прежних чувств тоже. Для их пробуждения время еще не пришло. Они были рождены доверием, однако доверие еще нужно было восстановить, и потому всё, что я ощущала – это удовлетворение и доброе расположение духа.

О том, что сделала этот шаг, я не сожалела. Он был предсказуем и понятен. Я желала того, что свершилось, как и мужчина, мирно спавший после жарких утех. Да и искушать его затянувшимся воздержанием было бы неосмотрительно. Голод, когда он становится слишком силен, толкает к насыщению, даже если после нутро сведет судорогой от куска, подхваченного наскоро. А государь Камерата был всеяден, и потому мог проглотить и не поперхнуться. Так что наша близость была не только желанна, но и необходима.

Вздохнув, я покинула постель. Ожидать пробуждения монарха я не стала. Впереди был приезд детей и королевский прием, к которому еще нужно было подготовиться. Вся моя одежда осталась там, где всё началось – в гостиной. Встретиться с прислугой или придворными я не опасалась, потому что король приказал никого не впускать, пока не велит обратного. А ему было вовсе не до отмены своих указаний, и потому я выскользнула из спальни, прикрывшись лишь волосами.

Моя одежда лежала там, где монарх снял ее с меня: на диване и рядом с ним. Рассудив, что идти мне близко, я надела лишь платье. Остальное же просто свернула и решила донести в руках. И, сунув ноги в туфельки, я на цыпочках направилась к выходу из покоев…

— И как это понимать, ваша светлость? — послышался из-за моей спины хрипловатый со сна голос.

Я обернулась и встретилась взглядом с государем. Он хмурил брови, но был взлохмачен, глаза не утратили поволоку сна, а еще он был совершенно наг. И я, на миг поджав губы, чтобы сдержать рвущийся смех, сдалась без долгого боя и расхохоталась в голос.

— Вот как, — отметил государь мое веселье и расправил плечи. — Я спрашиваю, куда ты уходишь?

Еще посмеиваясь, я смахнула с глаз набежавшие слезы и ответила:

— В свои покои, разумеется.

— Разве ты уже не в них?

— Нет, — ответила я, пожав плечом. — Здесь я провела ночь, теперь возвращаюсь к себе.

— Провела ночь? — брови монарха взлетели вверх.

Он уже успел приблизиться ко мне, и я улыбнулась:

— Да, чудесную ночь. Ты постарался на славу, благодарю, — и, поцеловав его в уголок губ, отступила. — А теперь мне надо успеть привести себя в порядок. Скоро прибудут дети.

Развернувшись, я направилась к двери, но меня остановил изумленное:

— Так ты использовала меня? Шанриз!

Вновь обернувшись, я спросила:

— Разве тебе не понравилось? По мне так всё было замечательно, и я вновь благодарю тебя за эту ночь.

— Стой, стой, стой! — король нагнал меня, когда я уже взялась за ручку двери. — То есть мы не помирились? Ты просто удовлетворила свои желания с моей помощью?

Моя улыбка из вежливой стала широкой и жизнерадостной, и Ив протянул:

— Мерза-авка-а, — и было в этом слове больше восхищения, чем гнева. Впрочем, голый и взлохмаченный король был вовсе не страшным, даже если бы и разгневался. Он сжал мою руку, лежавшую на ручке двери, переместил ее себе на плечо, и сам обнял за талию. — Быть может, попользуешься мной еще немного?

— Нет времени, милый, — ответила я и, поддев пальцем кончик его носа, все-таки приоткрыла дверь.

Государь тут же захлопнул ее и заступил дорогу. Его ладонь скользнула по моей спине, и сжалась чуть ниже нее.

— А если я хорошо попрошу?

— Нет, — осталась я неумолима, после убрала его длань и отступила на шаг, чтобы сохранить расстояние. — Времени осталось мало, а сделать еще надо много. И если ты будешь настаивать, то нарушишь свои обещания, а как мне тогда тебе доверять, если твоего терпения хватило ровно до первой близости?

— Проклятье, — проворчал король, но остановился. — Зачем Боги дали человеку язык, если он мелет столько всего лишнего? Хорошо, — объявил он, скрестив на груди руки. — Ты права, я дал обещание не давить, не неволить и терпеть, сколько нужно. Но я думал, что мы…

— Помирились, — кивнула я. — И это было не вчера. Однако я останусь в тех покоях, где живу сейчас, пока не пойму, что хочу вернуться в твои.

— Но я хотя бы могу надеяться, что ты мной еще… — Ив криво ухмыльнулся, —  попользуешься?

— Разумеется, — пожала я плечами. — Больше-то мне некем пользоваться…

— Еще бы было, — фыркнул ревнивец.

— И когда я решу это сделать, ты узнаешь первым, — оставив его реплику без внимания, закончила я. — А теперь доброго дня, Ваше Величество. Встретимся позже.

— Хоть поцелуй! — возмущенно воскликнул государь, и я, послав ему воздушный поцелуй, наконец, покинула королевские покои.

Настроение мое было восхитительным, а при воспоминании об изумленном: «Ты меня использовала?» – и вовсе губы кривила усмешка. А вскоре мне уже было не до ущемленного королевского самолюбия. Приведя в порядок, я оделась и села к зеркалу, чтобы Тальма причесала меня.

— У вас опять глаза светятся, — улыбнулась мне в зеркальное отражение камеристка. — С тех пор, как вы вернулись ко Двору, у вас пропали из глаз огоньки, а сейчас опять загорелись. Вы простили государя?

— Нет, конечно же, — ответила я. — Предательство простить нельзя. Сейчас я смирилась, однако вряд ли когда-нибудь забуду. Разве что он докажет, что стоит моего доверия. Тогда придет и прощение. Но мы помирились и снова сближаемся. А то, что глаза светятся… он позабавил меня. Но этого я тебе уже не расскажу.

Вскоре пришел лакей с приглашением на завтрак от монарха. От него я отказалась, сославшись на занятость. Тальма уже успела позаботиться об утренней трапезе, и я наскоро поела между умывальней и одеванием. Лакей ушел, но вернулся через несколько минут с запиской:

«Если я сегодня кого-нибудь придушу, в этом будет только твоя вина».

Усмехнувшись, я быстро написала ответ:

«Не стоит вешать на меня свои грехи, тем более душегубство. Богам известно, что я на него не способна».

После этого покинула покои, но на лестнице меня догнал тот же лакей с новой запиской:

«Ваша светлость, вы раздражаете меня до невозможности, потому задушить я хочу уже только вас».