Пока губы Сиенны молились, ее кисть таинственным образом преображала обыденные вещи. Истовая вера и стремление к добру превратили ее в образец чистоты милосердия, целительницу, способную, излечить любой недуг прикосновением.

Все, кому доводилось видеть Сиенну Кавалье и говорить с ней, чувствовали божественную силу ее доброты. Все любили и почитали ее, словно Святую.

Художники, музыканты, трубадуры и ремесленники только и говорили что о красоте и добродетелях Сиенны. Еще ни в одном земном существе любовь к искусству и христианское смирение не существовали в такой гармонии.

Ни один мужчина не отваживался непочтительно взглянуть в сторону Сиенны, ни одна женщина не завидовала ее красоте: от дочери Кавалье исходило дивное сияние, верный знак Божьей благодати.

Слухи о деве из Лангедока, которую при жизни почитают как святую, дошли до святой инквизиции. Говорили, что эта девица ведьма, что она лечит при помощи запретных чар, привораживает мужчин и внушает людям нечестивые мысли. Судьи, никогда не видевшие Сиенну, заочно приговорили ее к смерти.

Потому, обнаружив тело девушки, оскверненной и растерзанной злобными монахами, Арс Амантис поклонились ему, как поклонялись при жизни своей Святой.

Со смертью Сиенны бесчинства инквизиции только усилились. Войско Симона де Монфора превратило цветущий Лангедок в пустыню. По деревням бродили слепые и увечные, на городских площадях стояли железные клетки, в которых томились пленники. И всюду горы трупов.

После расправы с катарами пришло время Арс Амантис. Среди немногих, кто уцелел в чудовищной резне, были крошечная девочка и нетленные останки ее молодой матери: Святой.

110

— Милая, тебя к телефону. Кажется, что-то важное. — Паскаль протянул жене трубку.

— Мазарин Кавалье? — раздался незнакомый голос.

— Да...

— С вами будет говорить президент республики. Пожалуйста, не кладите трубку.

Бесстрастный голос секретарши сменился приятной мелодией. А через несколько секунд...

— Мадам Кавалье, я счастлив сообщить вам, что реконструкция Ла-Рюш закончена. Поскольку тело Сиенны не подлежало переносу, мы учли ваши пожелания и укрыли его стальным саркофагом. Должен признать, получилась весьма внушительная конструкция. Настоящий храм, который под вашим руководством, несомненно, станет выдающимся центром искусств.

В день открытия Ла-Рюш Луи Ренар сложил полномочия главы ордена Арс Амантис.

111

Ла-Рюш превратилась в настоящий храм искусства, место паломничества молодых мечтателей со всего света. На улочках, прилегавших к Данцигскому пассажу, не осталось ни одной свободной квартиры. Всем хотелось ощутить магию этого места, напиться из неиссякаемого источника вдохновения, святилища мятежной юности, где перемешались все культуры, направления и жанры, где раскрывались истинные таланты. Здесь свободно творили поэты, музыканты, живописцы, скульпторы, фотографы, дизайнеры и режиссеры; ни один, даже самый смелый эксперимент не встречал порицания, ни одна идея не пропадала втуне. Счастливые лица, горящие глаза, торжествующие возгласы; наброски, натюрморты, модели, холсты, фотокамеры, доски, альбомы, пергамент. Вавилонская башня, бурлящий котел жизни... Новый Монпарнас.

112

Пока Святая спала под стеклянным куполом, Мазарин работала над монументальным полотном. Недаром она долго путешествовала по Окситании, узнавая места, в которых прежде никогда не бывала. А потом отправилась в Италию, на родину Джотто. В жилах Мазарин текла кровь великого художника и самой Сиенны, и она ни на минуту не забывала о таких предках.

И тут она увидела его. Он медленно прошел по мастерской, пытливо рассматривая картины на стенах и старательно обходя разбросанные по полу холсты. Она впервые глядела на него так, издалека, наблюдая со стороны. Его появление взволновало ее. Он шагал, расправив плечи, и курил сигарету, выпуская спирали синеватого дыма. Он был прекрасен.

— Милая... Пора ехать, а то опоздаем.

Он принадлежал ей. Этот удивительный мужчина был ее мужем.

— Мамааа... — в мастерскую ворвалась малышка, за ней едва поспевала няня.

Мазарин подхватила дочурку на руки и осыпала поцелуями.

— Позвольте поинтересоваться, мадемуазель... Где ваши туфли?

— Кто бы говорил, — усмехнулся Паскаль, бросив взгляд на босые ноги жены.

Пока взрослые разговаривали, девочка прижимала нос к стеклу, под которым, как живая, покоилась Сиенна. Внимание малышки привлек старинный медальон на груди у Святой.

— Можно ее потрогать? — спросила девочка.

— Тссс... Не сейчас. Она спит, — прошептала Мазарин.

113

Благополучно миновав пробки, Мазарин, Паскаль и Сиенна приехали в аэропорт вовремя. Сара ждала их в зале вылетов. Она была спокойна и счастлива.

— Вот, бабушка, я нарисовала тебе на память.

— Дай-ка взглянуть...

Мазарин перехватила у дочки рисунок. Он был великолепен... Не хватало только ног.

— Куда ты едешь, бабушка?

Сара Миллер обняла Сиенну и нежно поцеловала.

— В рай, маленькая... В рай.

От автора

Замысел этой книги родился, когда я ужинала с друзьями Тересой Солер и Анхелем Секьером.

— Хочешь сюжет для романа? — с таинственным видом поинтересовался Анхель.

Для меня, начинающей охотницы за историями, образами и снами, лучшего подарка было не сыскать.

— Конечно, — заявила я. — Я вся внимание.

Тереса, одно из главных действующих лиц этой истории, начала рассказывать. Я слушала с возрастающим недоверием. Повесть о нетленных останках прекрасной девушки, передававшихся в одной семье из поколения в поколение, затмевала собой самый изощренный вымысел.

Однако это было правдой. Мощи побитой камнями святой ныне, по решению владельцев, упокоились в базилике Санта-Мария-де-ла-Сеу в Манресе, а до этого не один век хранились в старинном особняке Солеров; обычный с виду шкаф маскировал вход в крошечную часовню, на алтаре которой стоял саркофаг.

История святой Клары так и просилась на бумагу; роман о драгоценной реликвии, которую Ватикан даровал одному из Солеров за подвиги во славу церкви, до сих пор ждет своего автора. Но образ прелестной девушки, спящей вечным сном, запал мне в душу и дал начало другой истории, истории Сиенны. Спасибо, Анхель; спасибо, Тереса.

Я взяла на себя смелость продлить земное существование Джотто ди Бондоне на пятьдесят лет, чтобы дать ему возможность написать Сиенну посреди лавандового поля. Этот художник предвосхитил Возрождение, отказавшись от плоского византийского ландшафта, господствовавшего в Средние века, в пользу трехмерной перспективы. Как-то утром, во Фьезоле, увидев творения мастера, я пообещала сделать его персонажем одной из своих книг. Я сдержала слово, Джотто!