– Нет, недолго, – согласился он.

И опять возмутительно ухмыльнулся.

– Мне нравится преодолевать препятствия.

Она стукнула его по руке, правда, не так сильно, как ей хотелось бы.

– Не лучше ли тебе помолчать?

– А ты когда-нибудь в детстве, играя в «ковбоев и индейцев», настаивала на роли индейского вождя, чтобы иметь шанс исполнить буйный и злорадный танец в честь военной победы?

Она была единственным ребенком в семье, лишенным даже кузин и кузенов, но прерывать его не стала.

– Полагаю, именно сейчас я мог бы сплясать на редкость пламенно, если бы мы с тобой не находились поблизости от знаменитого собора в самом цивилизованном городе мира.

– Не давит ли на тебя непосильное бремя пяти поколений предков? Тесноваты наследному принцу оковы этикета. Но если ты начнешь злорадствовать надо мной, то я столкну тебя в воду прямо с этого цивилизованного моста.

– Ты? – Он фыркнул, пренебрежительно махнув рукой, отчего она мгновенно набычилась, изготовившись к удару.

Он стоял прямо у перил. Если она ударит его изо всех сил, когда он будет меньше всего ожидать этого…

– Кроме того, злорадство относилось бы вовсе не к тебе. Сколько рыцарей, по-твоему, сваливались с твоих неприступных стен? Сотни? Нет, вероятно, тысячи.

– Филипп, ты мне льстишь, ведь я даже не припомню, какие мужчины пытались флиртовать со мной.

– Ты просто не замечала. – Он вскинул голову с таким безумно торжествующим видом, что ей показалось, будто он сейчас разразится тем самым диким боевым кличем индейского воина. – Даже не удостаивала их вниманием.

Она тяжело вздохнула. Да, ей не следовало разрешать ему затрагивать эту тему.

– Ты знаешь, если бы я хотя бы вообразила тебя в моем будущем, то, возможно, открыла бы пару раз свои двери, просто чтобы слегка поубавить твое высокомерие.

Он бросил на нее мрачный взгляд.

– Классный удар, Магали. Но, по-моему, я говорил тебе в нашу первую встречу, что не боюсь конкуренции.

Да, он упоминал, что в Париже много кондитеров, но когда люди пробовали его изделия, все прочие уже не имели значения. Усмешка опять озарила его лицо.

– Я по-прежнему готов сразиться с любым мужчиной, чтобы завоевать тебя.

– И ты еще изображаешь оскорбленную невинность, когда я говорю о твоем неуемном высокомерии?

– Как ни печально, однако среди моих знакомых только Сильван Маркиз не путает честную самооценку с высокомерием. Давай, действуй. Заставь меня смиренно склонить голову. Покажи мне, каков я есть на самом деле.

Он сжал губы. Но смешинки пытались вырваться из уголков его рта.

– Не потому ли я и… прорвался?.. – Он подавил смешок.

Нет, его просто переполняли сейчас эмоции!

– Я готова убить тебя.

Он мгновенно замер, проглотив смех, прямо под фонарем в самом начале второго моста, того, что перекинулся с острова Сите на их – на ее – остров. Несмотря на еще прохладную погоду, люди задерживались здесь, чтобы полюбоваться собором. Какая-то туристка в перчатках записывала впечатления в дневничок, группа уличных музыкантов играла джаз. Магали скучала по знакомому молодому музыканту со скрипкой. Но скрипачи склонны удирать на зиму в теплые южные края, и с наступлением весны обычно появлялись новые исполнители.

– Нет, ответь мне. Только начистоту. Почему ты выбрала меня?

Серьезно? Если серьезно, то честный ответ может сделать жизнь с ним невыносимой.

Совместную жизнь? Неужели она уже допускает такой вариант?

– Я не знаю, помнишь ли ты, но, когда я впервые тебя увидела, ты смеялся. Смеялся искренне, как ребенок.

– Еще бы не помнить! А ты, жестоко щелкнув хлыстом, оборвала детский смех. – Он коснулся рукой груди, словно еще чувствовал обжигающий удар хлыста на коже.

Неужели она еще тогда наповал сразила его? Поразила в самое сердце?

– Я ждала такого смеха.

Ему понравились ее слова. Она видела, как удовольствие распирает его грудь, линия рта смягчилась, и синие глаза потеплели. Но он не вполне понимал, что в данном случае означает слово «ждала», и, судя по взлетевшим бровям, удивленно размышлял об этом.

Сжав кулак, она прижала его к низу живота.

– Ты вызвал у меня вожделение.

Он так бурно выразил изумление, словно ему залепили со всего маху футбольным мячом прямо в солнечное сплетение. Заключив Магали в объятия, он прижал ее спиной к фонарному столбу и долго и самозабвенно целовал, воспаряя к небесам вместе с маячившими за ним контрфорсами собора, и никто на этом мосту грез даже не взглянул в их сторону.

Правда, джаз начал наигрывать любовную песню.

Наконец он оторвался от ее губ. Порыв ветра сбросил пряди волос ему на лицо, и их вьющиеся концы продолжали трепетать перед ее глазами, едва не дотягиваясь до щек.

– То есть, если бы я тогда решился дать волю желанию и прямо в своем кабинете поцеловал тебя, тебе бы это понравилось. Но ты поставила бы меня на колени и треснула по голове моим же ноутбуком, лишив сознания, и никогда больше не позволила бы мне приблизиться к тебе.

Ей вспомнилось, как она разъярилась тогда.

– Очень трудно сказать, чем бы это могло закончиться.

– Сейчас ты просто в более благодушном настроении, Магали. Да уж, я вспоминал о том моменте знакомства не раз – да что там не раз, постоянно.

– Трудно представить, чтобы я попыталась использовать против тебя нечто столь беспристрастное, как ноутбук. Для большинства моих побуждений требовались лишь мои голые руки.

Он склонился, и лбы их соприкоснулись.

– Некоторые из моих фантазий о той первой встрече ужасно греховны. Полагаю, если мне вдруг взбредет в голову громогласно признаться в них, то от меня отрекутся все знакомые дамы.

– Ладно. – Рука Магали, проскользнув под его куртку, обвилась вокруг узкой талии. – Никто не посмел бы сказать, что сапоги от графа Живанши обходятся дешево.

Он обнял ее и прижал к себе крепко-крепко, надежно защитив полами куртки от холодящего мартовского ветра.

Наконец отстранившись, Филипп устремил на нее испытующий взгляд прищуренных глаз.

– Но ты до сих пор не хочешь признаться, что любишь меня?

Она потрясенно вздрогнула, опять в панике захлопнув створки души, зрачки ее мгновенно сузились. На его губах по-прежнему играла усмешка, и он отступился от нее, гордо расправив плечи. Они молча продолжили путь, разрядка в их напряженных отношениях закончилась.

– Я люблю тебя, minette[142], – проговорила Стефани Шодрон, и Магали неловко съежилась в просторном шумном зале.