но сильные, яростные. Пришлось шевелиться. Какое уж тут дыхание, когда раз за разом тебе копьем проверяют забрало на прочность, стараются загнать шип алебарды под мышку или проломить шлем секирой. Волков пятился, отвечал редко, только когда появлялась возможность. «Сволочи, настырные подлецы, так ведь и убьют».

Пришлось остановиться, получить пару крепких ударов по шлему и в бедро, но нанести самому настырному копейщику удар. Бритвенно-острый меч скользнул по древку копья – пальцы долой! Орет мерзавец, кровь брызжет из обрубков. Враг орет, а другие замерли, еще одному кавалер успевает разрубить ногу. Но дышать в шлеме все тяжелее. Солдаты вообще остановились, потеряв двоих товарищей ранеными.

«Что, хамы, растерялись? Наверное, думаете: „Уж лучше бы землю пахали“? Да уж, воинское ремесло страшное».

– А ну, ребята, чего встали, пошли на него! – слышит Волков.

«Еще, что ли, один сержант? Вот сволочь!»

Так и есть, высокий, сильный, вылез из воды, направляется к солдатам, сержантская лента поверх левого кольчужного рукава. Шлем у мерзавца крепкий, горжет челюсть нижнюю скрывает, бригантина отличная. Наручи, рукавицы, наголенники – все у него в порядке. Сжимает протазан, что так любят все сержанты. Идет, уверенный в себе.

Мужички сразу взбодрились, полезли вперед. Ведь сержант уже близко!

– Навались, ребята, не бойтесь его, он сам уже обгадился. Вместе, дружно! – орет тот и вдруг останавливается. – Ах, черт!

Волков мельком глядит на сержанта – у того прямо из бригантины, из правого бока торчит арбалетный болт, вошедший глубоко, наполовину. Волков улыбается.

«А ты, сержант взбесившихся холопов, думал, что тебя не взять? У нас для таких арбалеты работы ламбрийской, шипы на болтах каленые».

И кавалер сам двинулся вперед, пока новый сержант или офицер не вылез на берег. Дыхание… да уже не до него. Он полез на копья и алебарды, полез под тяжкие удары годендагов. Не было у кавалера времени тянуть да уклоняться, солдаты все выходили и выходили.

И замельтешили перед прорезями в забрале железо и люди. И стал работать он мечом на всю, уже не заботясь ни о дыхании, ни о сохранности дорогого клинка. Тут показалось Волкову, что эту схватку он может выиграть. И главное – выйти из нее живым. А что, доспехи у него крепкие, королевские доспехи, и Максимилиан выручает, и солнышко уже зацепилось низом за деревья. Вот кавалер и старался, работал мечом. Он знал, как бить. Шлем, кираса – нет, мечом их не взять… Он искал открытое мясо. На него сыпались удары со всех сторон, по шлему попадали так, что в голове звон стоял, по плечам били, по перчаткам, в пах пытались колоть, но и его железо находило добычу. Лица, шеи, руки без латных рукавиц, пальцы, колени, ляжки… Все, до чего дотягивался его острый клинок, – со всего летела кровь. Крики боли, ругань, проклятия, хрип… Рыцарь резал и рубил их так, что кровь летела тяжелыми каплями в разные стороны, даже через забрало проникали капли, попадали на лицо. А он резал и резал, колол и колол врагов, хотя сам уже и задыхался в тяжелом шлеме. «Нет, неровня вы мне, я воин, а вы хамы, взбесившееся быдло, осатаневшие холопы. А холопы воинам неровня!»

И людишки-то начали сдавать. Раненые, оставляя черные следы крови на песке, шли обратно к броду, а те, кто направлялся им навстречу… встали. Волков тяжело дышал, боясь открывать забрало. «Постойте еще, дайте хоть дух перевести».

Мужичью уже не хотелось лезть в такое кровавое дело, а сержантов и офицеров среди них не нашлось, вот вокруг Волкова врагов-то и не осталось, только мертвые да раненые, истекающие кровью на песке, валяются. Раненые корчатся, подвывают, кто от боли, а кто и от страха. Двое уцелевших стали пятиться к воде, так одного из них Максимилиан убил, вогнав болт прямо ему в горло. Оставшийся уже не шел, а бежал к броду, и те, что были в воде, видя такое дело, поворачивали обратно. И ничего, что генерал на них смотрел.

Кавалер двумя ударами добил двух раненых. А как они хотели? Плохая война – так плохая война, они сами ее начали. Слава о том, что вы раненых добиваете и пленных берете лишь для того, чтобы их потом пытками замордовать, давно о вас идет. Убил двоих и лишь после этого поднял забрало, чтобы перевести дух, отдышаться.

И не успел он убрать руку и оглядеться, как о шлем его что-то звонко щелкнуло, к ногам его упал арбалетный болт. Тут же прилетел другой, ударил в горжет и отлетел прочь, не пробив великолепного железа. Кавалер тут же захлопнул забрало, и опять его что-то ударило в шлем. Нет, на этот раз не болт. Ударило и зажужжало в рикошете, улетая прочь. Это уже не арбалет, это аркебуза. Волков взглянул на тот берег, а там не меньше полусотни арбалетчиков и трех десятков аркебузиров, все делом заняты: стараются, заряжают оружие и стреляют. И на него, словно дождь, словно ливень, хлынули болты и пули, застучали по доспехам. Стреляли, подлецы, хорошо, по шлему, всё по шлему метили. Пришлось рыцарю левую руку поднять, чтобы латной перчаткой прикрыть забрало. Мало ли, вдруг пролетит что в прорези. И он стал отступать. Пятился, так и прикрывая прорези рукой, ведь на спине доспеха уязвимых мест больше.

Волков пятился, с удовлетворением понимая, что мужики от бессилья стрелков пригнали. Не смогли взять железом, думали хоть так его взять. А солнышко-то уже совсем низко, день кончается, бои вот-вот стихнут. Так и отходил он под градом пуль и болтов, пока не дошел до Максимилиана. Дошел, прикрыл мальчишку собой: у знаменосца доспех, конечно, не так хорош был, – и они двинулись прочь, дальше от берега, наверх, к дороге. Волков видел, что солдаты врага выбирались на свой берег и уже не собирались идти на его строну реки.

Теперь кавалер далеко, ни болты, ни пули тут уже не достанут. Волков поднял забрало и поглядел туда, где над спуском по-прежнему находились всадники, среди которых был и железнорукий. «Не добрался ты до моих обозов сегодня, не добрался, засада у тебя вышла отменная, но до обозов ты все равно не добрался». Расстояние было слишком большим, темнело уже, но Волкову казалось, что железнорукий сейчас тоже смотрит на него. А может, и слышит.

Глава 40

– Максимилиан, помогите снять шлем, – проговорил наконец Волков, и молодой человек тут же взялся за дело.

Кавалер стянул шлем, подшлемник, его волосы были мокры, так мокры, словно его голову облили водой.

– Кавалер,