— Вы себе сильно вредите, я сказаль президенту. — Недруги передразнивали французский акцент Галлатэна, а Гамильтон как-то даже съязвил, что лидер республиканской партии — иностранец. И кто бы говорил! Выходец из Вест-Индии, в течение долгого времени возглавлявший партию федералистов! Но за год или за два до смерти Гамильтон совсем свихнулся на создании христианско-конституционной партии, следующей учению Христа и федерализму — элементам, несовместимым в нормальных условиях.

— Но президент тверд. Он хочет вашего ухода из политики.

— А он говорил почему?

— Вы же его знаете. Он не перестает говорить почему, но никогда ничего не скажет. — Галлатэн всегда относился к Джефферсону двойственно. Он одним из первых распознал в нем величайшего политика нашей эпохи. И он понял, что в правительстве, не желающем ни армии, ни флота, ни торговли, ни налогов, недостатки Джефферсона почти незаметны. Джефферсон мудро отдал Галлатэну все, что имело отношение к финансам. Успех первого срока правления Джефферсона — полностью заслуга Галлатэна. Он действительно отменил налоги и обеспечил переизбрание Джефферсона и преемственность виргинской хунты. Когда закончился первый срок, единственное, что омрачало светлый горизонт виргинского владычества, был вице-президент Бэрр.

В январе 1804 года я попросил неофициальной встречи с Джефферсоном.

Под моросящим дождиком я проехал верхом через ухабистый двор перед президентским домом. Бросил поводья наглому негритенку. С трудом прошел по красной глине, так называемой подъездной аллее. Взобрался по «временным» деревянным ступеням к парадному входу. Дернул звонок; он не работал. Повернул ручку. Дверь перекосило. Я хорошенько толкнул ее и оказался в ледяном вестибюле.

Черный слуга в неуклюжей ливрее встретил меня и повел к кабинету президента. «Дворец» был гол, холоден и гулок. Знаменитую Восточную комнату все еще не закончили, хотя Джефферсон недавно поместил там самый большой сыр, изготовленный в Соединенных Штатах. Зловонное чудо американской изобретательности служило достойным украшением величественной залы, пока наконец его не съели избиратели.

Президент устроил библиотеку-кабинет напротив столовой для гостей. Здесь я и нашел его за длинным столом. Он был занят корреспонденцией, книгами, картами, садовым инструментом, пересмешником, который, несмотря на все увещания президента, в тот день не пожелал издать ни звука.

На Джефферсоне был тяжелый халат, красный засаленный жилет и видавшие виды шлепанцы; на манишке остались следы завтрака.

— Моя судьба, — сказал он, — жить в недостроенных домах.

— Лучше строить, чем получать в наследство.

— Наверное. Только вот неудобно… — Он вздохнул. Затем пригласил меня сесть за стол напротив. Перед ним лежала неразвернутая карта обеих Флорид.

Поняв, что я ее увидел, Джефферсон сказал:

— С нашей точки зрения, обе Флориды входят в недавно купленную Луизиану. И уж во всяком случае, Западная Флорида до реки Пердидо — наша. — Джефферсон некоторое время говорил о своем знаменитом приобретении. Еще бы, ему и правда повезло. Я говорю «повезло», потому что, не свергни рабы Санто-Доминго своих хозяев, Бонапарту не пришлось бы ухлопать столько денег и войск на умиротворение острова, в то время как он горел желанием приступить к завоеванию Европы. Джефферсон купил Луизиану за пятнадцать миллионов долларов у Бонапарта, отчаянно нуждавшегося в наличных, и удвоил, таким образом, территорию Соединенных Штатов (а заодно беспечно нарушил конституцию).

Джефферсон развернул карту Луизианы. Он ликовал.

— Подумать только, ведь это только начало.

— Зато какое! — Я заметил глубокие морщины вокруг его рта, под слоем пудры на тусклых рыжих волосах проглядывала седина.

— Мы должны заполучить обе Флориды. Вместе с Канадой и Кубой наша империя будет в безопасности, а свобода распространится дальше.

Я спросил его, когда Луизиана станет штатом.

Джефферсон пожал плечами.

— Видите ли, народ там не такой, как у нас. Там только один из пятидесяти говорит по-английски. И они словно дети, когда дело касается самоуправления. — Он постучал пальцем по объемистому донесению. — Агент сообщает, что юристы Нового Орлеана не только против принципа суда присяжных, но против принципа неприкосновенности личности. — Он покачал головой.

— Они против союза с нами?

— Как они могут быть против? Как можно не желать свободы? — Джефферсон пространно рассуждал о конституции, которую он писал для счастливых «детей», чью территорию он только что разделил надвое: густонаселенная южная часть, называемая Орлеаном, пустынная часть — Луизиана. Мы обсуждали кандидатуры губернаторов для этих двух территорий. В то время виргинец по имени Клерборн был губернатором Орлеана, но его назначение считалось временным. Клерборн был одним из тех членов палаты представителей, которые поддерживали Джефферсона, когда туда были переданы президентские выборы; кое-кто считал, что он поддержал бы меня, предложи я ему высокий пост. Недавно в губернаторы Луизианы стали прочить маркиза де Лафайета, но Джефферсон счел эту идею нецелесообразной.

Я предложил Эндрю Джексона, который пользовался поддержкой конгрессменов с Запада.

— Джексона? О боже! Никогда! Он слишком… честолюбив. Слишком напорист. При нем мы через месяц будем воевать с Испанией.

— А чем это плохо? — Ведь Джефферсон готов был идти войной на Испанию из-за индейцев племени крик.

— Если воевать, то по заранее подготовленному плану, а не волею случая. — Джефферсон осторожничал. — Я не доверяю Джексону. И креолам из Нового Орлеана. — Джефферсон ясно дал понять, что не спешит распространить на благоприобретенные 50 000 душ те свободы, которые, по его убеждению во времена Революции, должно вкушать все человечество или по крайней мере белые обитатели восточного побережья Америки.

Это побережье не давало ему покоя.

— Я получаю самые тревожные вести из Массачусетса и Нью-Гэмпшира. — Он посмотрел в окно на свинцовое небо так, будто сама природа злоумышляла против него. — А вы знали, что в этих штатах действуют федералисты, готовые разрушить Союз?

— Они шага не ступят без Нью-Йорка.

— Мудро, не правда ли? — Он посмотрел на меня долгим косым взглядом. Я ничего не ответил, и он стал возиться со своей копировальной машиной — дурацким сооружением из двух перьев. Пишешь одним, а второе выводит точную копию. Теоретически услуги секретаря отменялись. На самом же деле Джефферсону требовался не только секретарь, но и механик, ибо машина то и дело ломалась. Джефферсон подложил по листу бумаги под каждое перо и с мрачным видом начал ими скрипеть.

— Вы знакомы с состоянием дел в Нью-Йорке? — спросил он, хотя знал через Клинтонов куда больше моего. — Гамильтон действительно поддерживает идею расчленения Союза? — Нетерпение — другим словом не назовешь выражение, мелькнувшее на его лице.

— Нет. Он против.

— Любопытно. — Джефферсон рассеянно выводил свою подпись. Машина, как ни странно, делала приличные копии знаменитого автографа. Он заметно повеселел.

— С тех пор как вы приобрели Луизиану, многие жители Новой Англии склоняются к идее двух государств. Одно — с центром на Атлантике. Другое — на Миссисипи.

— Я совершенно