Он, разумеется, понял мою шутку буквально.

— Нет. Нет. Но, — и увядший рот превратился в жесткую линию на бледном лице, — я убежден, что сейчас нам необходимо возбудить несколько судебных дел против особенно видных и вредных редакторов. Такие процессы окажут оздоровляющее воздействие на остальных.

— Но ведь их свободу защищает Первая поправка…

— Разве разнузданность — свобода?

— То, что для одного разнузданность, для другого, возможно, истина.

Джефферсон ответил серьезно, мгновенно, продуманно:

— В тысяча семьсот восемьдесят девятом году Мэдисон послал мне проект поправок к конституции. Я написал ему, чтобы он непременно разъяснил, что, хотя наши граждане вправе говорить или публиковать что угодно, нельзя, однако, искажать факты, ибо это наносит вред жизни, свободе, собственности, личной репутации, портит отношения с иностранными государствами. Третьего дня я как раз напомнил Мэдисону об этом печальном упущении в нашей конституции, и он согласился, что нынешняя ужасная пресса — следствие небрежности Первой поправки.

Меня удивил сей выпад против свободной прессы, особенно в устах человека, который упивался своим республиканством. Как всегда, Джефферсон нашел выход из положения, обычный выход.

— У федерального правительства нет конституционной власти над прессой, и штаты поэтому могут разработать собственные законы и… — Старая песня.

Расстались мы дружелюбно. Я вернулся к себе на «Ф»-стрит и известил своих многочисленных сторонников в Олбани, что стал кандидатом в губернаторы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Сегодня утром, когда я входил в контору, я столкнулся в дверях с Сэмом Свортвутом. Вид у него был озабоченный.

— А, Чарли! — Мне польстило, что он запомнил мое имя. — Вы должны навестить меня в порту.

— Непременно, сэр. — Я изобразил готовность.

— Я могу вам пригодиться. — Он поплелся прочь в струящемся августовском зное. На что пригодиться?

Полковник стоял у окна, держа шляпу за спиной. Он наблюдал за Свортвутом.

— Бедный Сэм-потакатель, — сказал он печально. — Верен мне одному. Что, по-моему, не свидетельствует о здравом смысле.

— Но ведь он инспектор нью-йоркского порта.

— Да, это я ему устроил. — Полковник метнул шляпу через всю комнату, она оделась на лампу. — Джексон оказал мне эту любезность, когда стал президентом. Он оказал мне целый ряд любезностей — клянусь всевышним! — Бэрр с удовольствием вставил любимое восклицание генерала Джексона. — К сожалению, не могу заставить президента сделать что-нибудь лично для меня. Конечно, я ни в чем не нуждаюсь, но свое хочу получить.

Я видел кое-что из переписки полковника с военным департаментом. Как бывший офицер, полковник получает пенсию 600 долларов в год. Он утверждает, однако, что ему причитается 100 000 долларов, ибо во время Революции он не получал жалованья, да к тому же растратил кучу денег из собственного кармана: состояние семьи пошло на содержание солдат. Но правительство не горело желанием возместить его расходы.

На зеленом столе все еще лежал дуэльный пистолет. Прежде чем приступить к очередной порции диктовки, полковник по-военному взял пистолет, повертел и прогнусавил старые-престарые вирши:

О Бэрр, о Бэрр, что сделал ты!

Какой переполох:

Ты Гамильтона застрелил,

Застав его врасплох.

Ты взял свой пушку-пистолет

И встал в чертополох.

Ты наповал его убил.

Какой переполох!

Он расхохотался. Мне стало не по себе от его убийственного юмора.

— Вон он — пистолетик — или точная его копия. А «гениальные» вирши я нашел в музее под восковыми экспонатами на севере штата в Райнебеке — змеином гнезде федерализма. Высокий, благородный красавец Гамильтон и коварный, подлый Бэрр, темный, как сын ночи. Только чертополоха не хватало. Он вырос в мозгу поэта, чтобы сплестись в божественной рифме с «переполохом».

Я переписал стишок. А полковник шагал по комнате, наслаждаясь тропической жарой.

Воспоминания Аарона Бэрра — XV

Среди моих бесчисленных преступлений главным считается стремление к расколу Союза. Джефферсон хотел убедить весь мир, что, уехав на Запад, я задался целью отколоть новые штаты — Кентукки, Теннесси и Огайо — от исконного хозяина — Виргинии. Чистый вздор, конечно, и Джефферсон сам это знал.

Вся ирония в том, что не я, а Джефферсон признавал за любым штатом право расторгнуть узы с другими штатами. Для него федеральное правительство всегда было «чужим», и, потребуй федеральное правительство от штата что-либо противоречащее воле большинства землевладельцев (например, уничтожения рабства), штат, по мнению Джефферсона, вправе объявить недействительными законы федерального правительства; ну, а если и это не возымеет действия, штату остается одно — отделиться.

Хоть и не сторонник незыблемости Союза, я, уехав на Запад, не помышлял об отделении. Я, правда, имел прямое отношение к заговору 1804 года: разделить Соединенные Штаты на две части с границей по реке Гудзон.

Сенатор Пикеринг от штата Массачусетс возглавлял почтенную группу конгрессменов-заговорщиков, желавших вывести Новую Англию и Нью-Йорк из-под эгиды Виргинии. Покупка Луизианы стала для них последней каплей. Сенатор Пикеринг справедливо предполагал, что Джефферсон и виргинская хунта искромсают этот огромный район на рабовладельческие штаты и Новая Англия попросту увянет, как увяла федералистская партия. Их возмущало и наплевательское отношение Джефферсона к конституции при покупке Луизианы.

Сенатор Палмер сказал мне:

— Если президент имеет право купить новый штат, значит, он имеет право продать старый.

— Быть может, — ответил я, — канадцы любезно согласятся купить ваш собственный штат Нью-Гэмпшир. — Моя шутка не привела сенатора Палмера в восторг.

Отношения мои с этой группировкой были сердечными, но ни к чему не обязывающими. Но Пикеринг на меня наседал:

— Все зависит от Нью-Йорка, полковник. Если Нью-Йорк отделится вместе с нами — у нас будет прекрасная страна. Без Нью-Йорка мы станем дырой вроде Ирландии.

— Без сомнения, Новая Англия ущемлена Виргинией, и, без сомнения, чтобы выжить, Новой Англии надо возобладать над Виргинией. — Этими разговорами и ограничилось мое участие в тайном сговоре.

— Мы намереваемся поддержать вашу кандидатуру на пост губернатора штата Нью-Йорк.

— Мне очень нужна поддержка.

— Если вас изберут, вы сможете бороться за отделение вашего штата вместе с нами.

— Сенатор, могу заверить вас, при моем правлении в штате Нью-Йорк федералисты в обиде не останутся. — Дальше этого я не пошел. Пикеринг поостыл, но обещал использовать все свое влияние, чтобы я стал губернатором.

В марте я не сомневался, что меня выберут. Но к началу апреля понял, что вредит мне не столько мой республиканский противник, сколько отставной политикан, неудавшийся Диоклетиан, неповторимый Александр Гамильтон, птицей Феникс восставший из пепла после дела Рейнольдс, дабы спасти страну.

Не знаю, искренне ли хотел Гамильтон сохранить Союз или нет. Ясно одно — он пришел в ужас от того,