Исключительное право правительства генерировать и распространять идеи в Китае во многом основывается на страхе перед смутой. Первый император династии Цинь живьем закопал в землю несколько сотен конфуцианских ученых и сжег книги, чтобы покончить с идеями, в которых он видел источник опасности для своей власти. Но, как говорится в танском стихотворении, «не успела остыть зола, как в Шаньдуне началось восстание; оказалось, что Лю и Сян [вожди бунтовщиков] не читали книг». Мао Цзэдун знал это стихотворение наизусть[268], но не внял предупреждению и в 1957 году инициировал борьбу с правыми уклонистами. В ходе этой кампании пострадали миллионы китайцев, но самым страшным, пожалуй, было то, что, уничтожив рынок идей, она подорвала способность режима управлять страной.

Характерный недостаток государственного аппарата или любой другой большой организации, стоящей у власти, состоит в том, что лица, ответственные за принятие решений наверху пирамиды, получают только ту информацию, которую нижестоящие чиновники сочтут нужным им предоставить[269]. В результате иерархические организации, включая госаппарат, часто оказываются в ловушке двойной – властной и информационной – асимметрии. Высшее руководство обладает огромной властью и принимает решения по собственному усмотрению, но при этом исходит из ограниченной и часто необъективной информации; люди, находящиеся на нижних уровнях властной пирамиды, лучше информированы, но не обладают достаточной властью, чтобы действовать. Активный рынок идей, независимый от политической власти, обеспечивает необходимые институциональные гарантии того, что принимающие решения лица будут достаточно хорошо информированы. Как сказал философ-конфуцианец Ван Фу, живший в эпоху Хань, «[император] просвещен, потому что выслушивает разные точки зрения; он погружается в мрак невежества, если прислушивается только к одной стороне». После того как в 1957 году в Китае началась борьба с правыми уклонистами, государственный аппарат, когда-то бывший дисциплинированным, оперативным и эффективным, быстро был дезорганизован и выродился в слепую, самоубийственную политическую машину, которая в мирное время спровоцировала самый страшный в истории человечества голод.

То, что некоторые правые уклонисты могли посеять смуту, не оправдывает уничтожения рынка идей. Идеальное общество не бывает полностью свободно от риска антиправительственных выступлений. Если учесть, как дорого обществу обходится контроль над антиправительственной агитацией, лучше с ней не бороться. С определенного момента стоимость дальнейшего снижения риска мятежей начинает перевешивать любые возможные выгоды. Более того, поскольку слабо информированная политическая машина, действуя даже из самых лучших побуждений, может навлечь катастрофу на страну (как это показала история «большого скачка»), рынок идей, пусть несовершенный и уязвимый, предлагает эффективное решение проблемы двойной асимметрии, жертвой которой является госаппарат.

Рынок идей может быть подавлен и уничтожен политической цензурой, но деспотичное государство – далеко не единственный хищник. Еще одна – менее явная, но столь же опасная – угроза открытому рынку идей имеет другое происхождение. В Китае марксизм изучался (и до сих пор изучается везде, от школ до высших учебных заведений) как «научная» теория, самое истинное учение об истории и социальном развитии человечества. Хотя за последние 30 лет, пока в Китае шли реформы, марксизм был поставлен под сомнение и во многом дискредитирован, догматическое преподавание марксистской теории привило китайцам определенный образ мышления, переживший сам марксизм. Речь идет о склонности воспринимать истину как нечто конечное, полное, постоянное и непререкаемое. Но все эмпирическое знание представляет собой полную противоположность: оно имеет временный, незавершенный и предположительный характер. Для того чтобы работал рынок идей, всем его участникам следует признать, что бесспорной истины не существует. Истина возникает только в процессе бесконечной борьбы с невежеством и фанатизмом; она редко когда побеждает, выиграв одну-единственную, решающую, окончательную битву. Ни один авторитет не годится на роль судьи, который вправе решать, что есть истина. Именно по причине неизменного человеческого невежества и склонности ошибаться в процессе поиска знаний открытый рынок идей является наилучшим способом максимально приблизиться к истине. Иначе рынок идей был бы излишним и ненужным или даже хуже – пагубным и опасным. Критически настроенные люди, готовые бросить вызов авторитетам, но терпимые и непредубежденные, создают условия, благоприятствующие становлению свободного рынка идей[270].

Предсказание Стивена Чунга о том, что Китай станет капиталистическим, было в значительной мере основано на анализе, показавшем, что экономические выгоды от перехода на рыночные рельсы (для товаров и услуг) будут настолько существенны, что преодолеют любое сопротивление, стоит только Китаю открыться внешнему миру. Сегодня мы можем привести еще более веские доводы в пользу того, что у рынка идей в Китае блестящие перспективы.

Рынок идей имеет в Китае более давние – и, возможно, более солидные – корни, чем рынок товаров. В настоящее время в Китае Конфуция ценят прежде всего как Учителя. Именно Конфуций более 2 тысяч лет назад основал первую частную школу в Китае, и образование перестало быть привилегией власть имущих. С тех пор образование – создание и передача знаний – оставалось преимущественно в частных руках, даже после введения экзамена при приеме на государственную службу. Несмотря на сопротивление и неблагоприятную обстановку, активный рынок идей всегда присутствовал в китайской истории, порождая многообещающие технологические новшества, великолепное искусство и литературу, до сих пор поражающие наше воображение. В традиционном Китае только очень незначительная часть населения могла позволить себе учиться. Сегодня, с распространением высшего образования и современных телекоммуникационных технологий, Китай может создать процветающий рынок идей XXI века.

В традиционном китайском обществе главным производителем идей был образованный класс, «ши», который имел уникальный социальный, политический и культурный статус (какого не было у интеллигенции во многих других цивилизациях). Этот образованный класс, по существу, правил Китаем на протяжении большей части его истории, от объединения страны первым императором династии Цинь в 221 году до н. э. до падения династии Цин в 1911 году н. э. Класс «ши» не только предоставлял кадры для госаппарата, воспитывая мандаринов, но и служил моральным ориентиром для конфуцианского общества[271]. По словам Мэнцзы, «великий муж» («да чжанфу»), воплощение «ши», «никогда не стремится к богатству и славе, способен противостоять бедности и безвестности, никогда не испугается насилия и давления». Сегодняшний Китай больше не является «ши-центрированным» обществом. При нынешней политической системе интеллектуалы – современные наследники «ши» – не оказывают такого влияния на политику и не занимают такой активной гражданской позиции, какую в свое время занимал класс высокообразованных людей. Но идеал «ши», его нравственная привлекательность до сих пор находят отклик у многих образованных китайцев. Получив хорошее образование в области гуманитарных, естественных и общественных наук, изучив современные технологии, китайские интеллектуалы гораздо лучше своих предшественников понимают природу и человеческое общество. С активным рынком идей у Китая нет причин в очередной раз не пережить культурное возрождение, сопоставимое с достижениями прошлых эпох – Тан и Сун.