Отчет был прост. Народ горюет о государе, преступники пока не раскололись, старец Симеон еще два раза пытался выйти из дворца…

— Взять и к преступникам, — решила Софья. — Пока не пытать, а там посмотрим.

— Старец же…

— Они с моим отцом в один год родились. Не рано ли Симеона старцем назвали?

Девушка хлопнула ресницами и ушла исполнять приказ. А Софья допила кофе и направилась одеваться.

Сегодня будет длинный день.

* * *

И он‑таки был длинным. Софья помнила все, как сквозь воду. Отпевание в церкви, сочувствующие лица людей, Любава, которая едва раза три не упала в обморок, но и увести ее не представлялось возможным, заплаканные лица младших…

Да, вот так и становятся старшей сестрой — осознав свою ответственность за других.

Хоронить Алексея Михайловича предстояло в Архангельском соборе — и вся его семья шла за гробом. Софья вела за руки младших детей — Ивана и Феодосию, и так же поступили царевны Анна и Татьяна. Дети жались к ним, словно осиротевшие птенцы, да так ведь оно и было.

Мать, теперь вот, отец…

Романовы плакали, не стесняясь — и так же плакал народ. Никто не вспоминал о приличиях в этот миг. Алексея Михайловича любили.

Софья шла.

Разум работал словно бы отдельно от нее…

А будут ли так любить Алешку? Что надо для этого сделать? Хотя и так ясно. Белое особенно бело на фоне черных клякс. Неужто мне придется стать такой кляксой? Тяжко…

Ладно, ради брата я и не на то пойду. Я — сильная. Я — справлюсь.

Плакали, не скрываясь, бояре, рыдали плакальщицы — черницы, плакал народ на улицах… когда гроб занял свое место, Софья с красного крыльца обратилась к людям.

— Люди добрые! Осиротели мы с вами сегодня! Злой рукой отравлен мой батюшка! По обычаю надобно нового царя на царство провозглашать, да только брат мой старший, Алексей Алексеевич в чужих землях ноне воюет! Как только вернется он, так и шапкой Мономаховой увенчается, а до той поры обещаю, что сберегу для него трон. Никто из супостатов на него не сядет, а порукой в том моя жизнь и мое слово! Царевны Софьи Алекссевны!

Ее слушали молча, глядели подозрительно. Софья выдохнула. Ежели сейчас она это не переломит…

— Что скажете, люди добрые?! Хотите ли себе в правители Алексея Алексеевича?!

— Хотим! Любо! Романова на царство! — взвилось в разных концах площади несколько голосов — и словно стронувшись с места площадь загудела, заволновалась…

Любо!

Софья отвесила поясной поклон.

— Тогда быть по вашему слову! Как только брат мой с басурманами погаными разберется да домой вернется — сразу же коронован будет! Покамест же его нет, не могу я Русь православную доверить боярам! Вчера только бунт поднять пытались! Ночью меня убить хотели, а ну как далее на братьев моих или сестер покушаться будут? Не позволю! Родные мои еще малы, царица в слезах, по мужу любимому убивается, — тут Софья даже и не преувеличила. Идущая за гробом Любава так заливалась слезами, что даже плакальщицы поглядывали уважительно. Естественно, народ это заметил. — Я вами править не буду, я лишь брата дождусь.

Вот теперь был гул. И был он явно одобрительным. На том Софья развернулась и ушла с крыльца.

Предстояло работать, работать и работать…

Кадры! Полцарства за кадры, все равно с умными людями я его обратно пригребу!

Так мало было выпусков из школы! Их бы в десять раз больше… да и тогда еще мало было бы!

* * *

Алексей Алексеевич планировал покинуть Керчь через декаду — как следует отоспавшись и дав роздых войскам. Не успел.

Утром шестого дня на горизонте показался турецкий флот. Хотя сильный ли?

Нельзя сказать, чтобы слабый — три с лишним десятка галер, галиоты, мелкие фелюги… неприятности доставить может. Но…

Иван Морозов бросил взгляд на друга, получил кивок — мол, отпускаю — и помчался в порт. На корабль.

Алексей Алексеевич тоже отправился на стену, к пушкарям. И еще — отдал приказ. Сменить флаг!

На турецкий!

Бесчестье?!

Э, нет! Военный маневр! Бесчестье — это своих без малейшей помощи бросить. Понятно ж — коли турки поймут, что Керчь захвачена — они поодаль держаться будут. А коли не поймут — так может, и удастся кого из нехристей ядрами достать?

Алексей Алексеевич и собирался это обеспечить.

Турки медленно приближались, часа через три — четыре они будут здесь. Благо, ветер им благоприятствовал, но в меру. То дул, то начинался штиль — и паруса кораблей обвисали.

За это время надо было собраться, выйти из‑за удобного мыса — и встретить врага.

Благо, команды искать не пришлось. Отдых — отдыхом, а на корабле люди всегда быть должны. Да и никакого вина или, не дай Бог, грабежей, в Керчи не было. Алексей Алексеевич туда пришел не за добычей. Он пришел присоединять Керчь к своему царству.

Так что на кораблях играли тревогу, канониры готовились к бою, моряки проверяли оружие…

— Справимся? — Ваня смотрел на Поля Мелье — и марселец кивнул.

— А то ж нет, принц? Справимся! Прикажете выйти им навстречу?

— А лучше…

— Там маневр осуществить можно, а здесь нас пушками могут прикрыть.

— А лучше что?

— Лучше б их сюда под пушки подманить, когда они обо всем позабудут, — ухмыльнулся мужчина.

Иван кивнул.

— Действуй.

И русский флот медленно начал выходить из природной Керченской гавани. Турки шли им навстречу, медленно выстраиваясь в линию, русские суда повторяли их маневр. Теперь уже можно было их подсчитать, хоть и в подзорную трубу.

Свои силы Ваня знал — десяток галер, шестнадцать мелких кораблей и полсотни 'чаек'. А вот навстречу ему медленно и уверенно выходили…

Один, два…

Пятнадцать галер, более тридцати галиотов, с десяток всякой мелочи… так, мелких кораблей у них почти нет. Это хорошо. А остальное?

Ваня мог бы сейчас отдать команду — уйти.

Он понимал, что это будет правильно. Наверное. Часть флота они здесь точно загубят, но разве можно уйти? Здесь уже пролилась кровь православная, это уже их крепость. Никак ее нельзя оставлять.

— Командуйте, принц?

Боцман подкрался кошкой, серые глаза смотрели с обветренного лица, Ваня глубоко вздохнул.

Командуйте!

Да, он тут старший — по титулу. И даже по званию. А по опыту?

А опыт — вот он, стоит рядом с неизменной короткой трубочкой во рту. И коли Ваня ему не доверится — дураком будет, Ведь не знает же ничего, а туда же! Нет урона чести в том, чтобы довериться более опытному или сознаться в своем незнании. Есть урон в том, что ты умным себя назовешь, а дураком окажешься. И вот этого Ваня не хотел.