Успеют ли?

Риск, как ни крути — риск. Но и выбора нет.

Благо, нужный момент не надо было угадывать — надо было просто следить за сигналами. Флаги, вспышки гелиографа… 'троянские коньки' умели их читать, а на мачте флагмана сидел такой же мальчишка. Который мог их подавать по эскадре. Пусть у турок было преимущество в людях и кораблях, зато русский флот мог похвалиться согласованностью действий, которая в морском бою дороже стоила.

А вот и сигнал! Вспышка — и дубль флагами! Мало ли, не заметят!

— Ну, с Богом!

Все согласно перекрестились, и принялись занимать свои места.

Пашка устроился на носу, у взрывчатки. 'Чайка' медленно, обходя боком уже кипящие схватки — то там, то тут казаки набрасывались на фелюги и занятые русским флотом турки не могли помочь своим, поползла к флагману.

* * *

— Стреляйте по ним, шакальи дети!!! Стреляйте!!!

Пири — паша был в бешенстве. Пока они подходили к этим детям шайтана, русские уже успели их обстрелять — и нанесли серьезный урон кораблям. Чуть ли н половина галер выбыла из боя еще до его начала — на палубах разгорался огонь, который просто нельзя было потушить водой. Неужто русские свиньи узнали секрет греческого огня?!

Секрет, которым и османы не владели?

Паша поежился.

А если это попадет в его корабль? Конечно, он предусмотрительно держался в центре линии, но мало ли…?

Не стоит ли выйти из боя?

Русские, впрочем, таких стремлений не проявляли. Вот начали сближаться два корабля, с русского полетели веревки с абордажными крюками, притягивая их вплотную…

Пири — паша был занят.

Так занят, что брандер увидели минуты за две до столкновения. Сначала турки даже не поняли, что это такое. А потом, при виде мальчишки с факелом на носу корабля, при виде сосредоточенных лиц казаков…

Вот тут Пири — паше стало страшно.

— В сторону!!! В сторону, дети шакалов!!!

Это было последними его словами, не считая грязной ругани.

Налегли на весла рабы, засвистели бичи надсмотрщиков, но — поздно. 'Чайка', идя под ветер, развила неплохую скорость — и врезалась в незащищенный флагманский бок ровно за пару секунд до взрыва.

Грохнуло так, что на миг все даже прекратили перестрелку.

Флагман турецкого флота горел свечкой, через борта в воду сыпались турки — кто успел, конечно, в строю возникло замешательство — и тут с другой стороны донесся такой же взрыв.

Конечно, ничего сверхъестественного в этом совпадении не было, просто флажковая азбука, которую отлично знали все 'троянские коньки' — два на брандерах — и третий в 'люльке' на мачте русского флагмана. Один просигналил, два прочитали — и вот она, синхронность, плюс — минус пара минут.

Турки… оторопели.

Иного слова и подобрать было нельзя. Вот они вели перестрелку с противником, никоим образом их не превосходящим, а вот уже убит командир, взорваны брандерами два корабля… а если там есть еще брандеры?

Строй рассыпался, словно по карточному домику ногтем щелкнули. Русские корабли еще пытались преследовать противника, но разве их догонишь против ветра? Страх за свою шкуру — лучший ускоритель всех времен и народов.

Иван Морозов смотрел с мостика корабля — и не верил себе.

Неужели — все?!

Кое — где еще кипела схватка, еще дрались на нескольких кораблях, но рядом уже крутились казачьи 'чайки', забрасывали крючья, лезли через борт на турецкие суда…

— Победа? — спросил он у Поля, который все это время стоял рядом.

И получил утвердительный кивок головой.

— Победа, принц!

А в следующий миг Иван просто крепко обнял боцмана. Снял с руки перстень с рубином, протянул…

— Спасибо, друг. За нами не забудется!

Поль усмехнулся, но перстень взял. Примерил на мизинец — остальные пальцы не подходили, кивнул.

Впрочем, если он надеялся, что этим благодарность и закончится — зря.

Этим же вечером Поля Мелье не стало.

Был Поль Мелье, а стал русский дворянин Павел Мельин, царевич Алексей Алексеевич написал ему жалованную грамоту на две деревеньки и обещал еще денег, как домой вернутся.

Принимайте награды и командование Азовским флотом, адмирал Мельин.

* * *

Бояре смотрели ошалелыми глазами, иначе и не скажешь. Не бывало еще такого на Руси православной. Чтобы собрали боярскую думу, да в тронный зал вошел не царь, а царевна, да как…

Софья шла молча. Ничего нового в царевне не прибавилось, ни дорогих украшений, ни изукрашенной одежды — простое черное платье. Два кольца на тонких пальцах, да — новшество — тонкий венец на непокрытой голове. Темная коса змеится по платью, а голова не опущена, глаза скользят, словно бы ненароком, по боярским лицам, губы стиснуты и выражение лица у нее… такое…

Не подобает такого порядочной‑то девице.

И… что это у нее в руке? Плеть, не иначе. Не та ли, которой Тараруя…?

Впрочем, осудить царевну не рискнул никто.

Ибо шли за ней рука об руку патриарх Питирим и протопоп Аввакум — и глядели так, что пропадала всякая охота спорить. Стало быть, патриарху хорошо, а тебе, боярин, неладно? Не многовато ли на себя берешь?

Софья шла молча. Да, знать бы им, толстомясым, сколько она усилий приложила, убеждая обоих священников. Убедила. Из шкуры вывернулась. Хотя протопоп и так ее поддерживал, видя, что не во зло сие. Просто иначе никак с ними не управиться, с боярской‑то вольницей. Да и бунт, едва не вспыхнувший, был хорошим аргументом. Для Питирима же иные доводы нашлись, тому Софья больше на чувство вины давила. Когда брата чуть не свергли — молчал? Вот и сейчас смолчи! Алексей ведь вернется и все припомнит…

И с этим спорить никто не решался. Любому, кто усомнился бы в возвращении по осени царевича, Софья бы глаза выцарапала.

Свита? Рынды, сенные девушки, боярыни… никого. Вся свита за дверью осталась. Родные хотели пойти с Софьей, но она запретила. Ни к чему сейчас, в следующий раз тогда…

Вот и трон… неужто?

Нет, на это Софья не пошла. Могла бы, но не сочла нужным. Заранее все продумала. Уселась на ступеньки, ведущие к трону — и бояре чуть да перевели дух. Все ж таки не окончательно мир с ума сошел, не командует еще девка государством!

Из‑под темной одежды показался носок башмачка, коса на пол спустилась, оба церковника места по обе стороны от царевны заняли, как бы показывая, что верой крепко государство.

— Что скажете, мужи честные? — Софья смотрела прямо. И первым — кто б сомневался, выскочил Милославский.