все равно останемся, верно? — неуверенно киваю, накрывая его ладони своими. — Мы нужны Энни, Китнисс. Мы должны быть рядом.

Приходится признать, что Пит прав. Мы бегло обсуждаем примерный план и отправляемся каждый по своим делам: я собираю самые необходимые вещи, попутно царапая записку Хеймитчу, которая, как мне хочется верить, может помочь нам в будущем спастись от его праведного гнева, а Пит бежит в город, чтобы выведать о самом быстром способе оказаться в Четвертом. Собрав вещи, я все же направляюсь к телефону, выуживая из записной книжки номер бывшего Распорядителя. Трубку он поднимает только со второго раза и не сразу понимает, чего именно я от него хочу. А когда понимает, сначала несколько раз настойчиво повторяет, чтобы мы не вздумали покидать свой Дистрикт, потому что «новые потрясения нам ни к чему». Он клятвенно обещает отправить бригаду лучших врачей в Четвертый в течение часа, и, в случае необходимости, перевезти Энни в Капитолий на медицинском планолете. Я прошу его позвонить мне, если что-то пойдет не так, и вешаю трубку в тот момент, когда он в очередной раз просит нас оставаться дома и ни о чем не волноваться.

Следующий телефонный номер я набираю с легкой дрожью в пальцах, потому что не делала этого уже много месяцев. Впрочем, должна сказать, что звонков в мой адрес с него тоже не поступало.

Череда случайных людей: медсестра, потом еще одна, потом мужчина с суровым низким голосом, и меня, наконец-то, соединяют с мамой. Кажется, она облегченно выдыхает, когда слышит мой голос.

— Я пыталась дозвониться несколько часов подряд, но ты не брала трубку. Все в порядке?

Хмурюсь, не понимая, о чем идёт речь, ведь мы пропустили только один недолгий звонок, и тот был от Хеймитча, а потом до меня доходит.

— Да, мам, все в порядке. Ты не дозвонилась, потому что я больше не живу в том доме.

— А где ты живешь? — удивленно спрашивает она, но уже через мгновение сама отвечает на свой вопрос. — У Пита?

— Да.

В трубке повисает молчание. Я знаю, что она и раньше настороженно относилась к нашим отношениям, хоть тогда они и были сплошной иллюзией для камер. А теперь, учитывая диагноз Пита и наше прошлое, идея жить вместе, наверняка, кажется ей безрассудной. Только вот право голоса давно потеряно, и я не нуждаюсь в ее одобрении. Больше нет. Кажется, она понимает это и сама, потому что после недолгой паузы начинает сумбурно разъяснять ситуацию.

Ночью Энни вновь стало плохо, и, как и в прошлые разы, врачи уже знали, в чем дело, — сердце. Энни не говорила об этом мне или Питу, но об этом знала мама, так что я невольно начинаю винить сначала ее — за то, что не рассказала, а потом себя — за то, что не звонила чаще, ведь тогда мы могли хотя бы случайно коснуться этой темы в беседе. Но в итоге все же понимаю, что виноватых нет. Это был выбор Энни, потому что она всегда старательно избегала этой темы при общении. Проблемы были еще задолго до беременности, но во время неё состояние ухудшилось: стресс, пережитая потеря, практически ежедневная бессонница — это совсем не то, что нужно будущей матери с сердечной недостаточностью. Пусть даже она и чертовски сильна духом.

— И как она сейчас?

Мама вздыхает.

— Лучше не становится. Врачи надеются, что состояние стабилизируется в ближайшие сутки. Они делают все возможное, но теперь все зависит только от Энни.

— И что будет дальше?

Еще один долгий измученный вздох.

— Пока что мы этого не знаем. Беременность и проблемы со сном истощили ее организм. Все решится в ближайшее время: она либо начнет рожать сама, либо её ждет операция.

— И что лучше?

— В нашем случае нет лучшего решения. Оба исхода несут большие риски. Мне жаль, Китнисс, но мне нечем тебя обнадежить.

Судорожно сглатываю, упираясь лбом в стену и накручивая провод от телефона на палец.

— Что мы можем сделать, мам? Я звонила Плутарху, он обещал прислать лучших врачей. Но, наверняка, можно сделать что-то еще. Пит хочет, чтобы мы отправились к вам, чтобы были рядом с Энни, но все вокруг против.

— Главное — не делайте никаких глупостей, хорошо? — теперь голос звучит встревожено. — Я буду рядом всё время, вам не о чем волноваться. Мы позаботимся о ней и о ребенке.

— Она не должна думать, что осталась одна.

— Она не будет одна, Китнисс. Обещаю.

Комок в горле настолько нарастает, что я уже совершенно бесполезно начинаю прикусывать губу, только бы не разреветься. Беспомощность и невозможность сделать хоть что-то — как же я ненавижу эти чувства. Они преследуют меня постоянно, но теперь ситуация окрашена каким-то особым отчаянием. Больше нет Голодных Игр, нет Революции, нет Миротворцев и Президента, жаждущего уничтожить всех победителей. Но это никак не уменьшает вероятности, что мы можем потерять нашу подругу, которая на своём веку и так уже хлебнула горя сполна.

Благодарю маму и прошу звонить нам, как только появятся какие-нибудь новости, мысленно умоляя судьбу, чтобы эти новости не были плохими.

Следующая по списку — Джоанна. Звоню ей трижды, но ответа нет, так что я набираю Хеймитча, чтобы выяснить, смог ли он связаться с Эффи. Он рассказывает, что наша бывшая наставница не только поставила на уши всю столицу, в чем я ни капли не сомневалась, но еще и лично отправится в Четвертый сегодня вечером. Искренне улыбаюсь, осознавая, насколько соскучилась по ее быстрому мелодичному щебетанию и отточенным манерам.

— Я скучаю по Эффи, — зачем-то признаюсь я.

— Я тоже, — мгновенно подхватывает ментор, и, готова поклясться, в его голосе читается гораздо больше тоски, чем в моём. Кажется, он и сам осознает это, быстро переводя тему. — Мейсон уже в пути в Четвертый.

— Вот почему я не могу до нее дозвониться.

— Да, она выехала несколько часов назад, так что скоро будет на месте.

— Как и врачи из Капитолия.

— Отлично. Значит, мы сделали всё, что могли.

— Не всё, — фыркаю я. — Пит уже тоже мог бы быть в пути в Четвертый.

Хеймитч устало цыкает, прежде чем снова разразиться речами о том, насколько это опасно для него и всех вокруг, что это может свести все наши успехи к нулю, да и вообще, ни к чему бедной девочки столько лишней публики. Я не согласна, но молча выслушиваю и заверяю, что мы приняли его мнение к сведению. Ментор бормочет что-то своим традиционным недовольным голосом, но я даже не пытаюсь разобрать