себя на мысли, что неосознанно стараюсь шуметь как можно меньше, чтобы не пропустить телефонный звонок. Постоянно прислушиваюсь и замираю, когда начинает казаться, что вот-вот мы услышим голос Джоанны или мамы.

Пит открывает входную дверь, впуская в дом прохладный влажный воздух, и усаживается на пол прямо у порога. Присоединяюсь к нему, пристроившись напротив. Мы сидим так, кажется, целую вечность, наблюдая за танцами капель, без остановки падающих с неба.

— Когда ты говорила с ней в последний раз? — тихо спрашивает Пит с задумчивым выражением лица, все еще сжимая в руках наполовину пустую кружку чая.

— Где-то неделю назад. А ты?

— Позавчера, — грустный вздох. — И как я мог не понять, Китнисс? Теперь всё кажется очевидным. Она постоянно жаловалась на усталость, долго не могла отдышаться после того, как дойдет до телефона. Я уже молчу про бессонницу. Я должен был догадаться.

— И что бы это изменило?

— Не знаю, — он откидывается назад, упираясь затылком об дверной косяк. — Может быть, я бы заставил ее лечь в больницу. Мы бы раньше попросили помощи у Плутарха, и ее могли наблюдать лучшие врачи.

— Энни не хотела, чтобы мы знали. Это был её выбор, Пит.

— От этого не легче.

Тоже откидываюсь назад, наблюдая за Питом. Он снова смотрит в одну точку, раздумывая над чем-то, что явно не приносит никакого удовольствия и хмурится, нервно постукивая пальцами по кружке.

— Если она… если останется только ребенок, что с ним будет? Его просто отдадут в другую семью? В которой про Финника будут знать только то, что он смазливый любимчик Капитолия, а Энни — его сбрендившая жена, чудом победившая в Играх? Джоанна ни за что не возьмет на себя такую ответственность. И мы тоже не сможем.

— Почему? — слишком быстро и настойчиво спрашиваю я. Пит вопросительно поднимает брови, явно не ожидая такой реакции.

— Ты не хочешь детей, Китнисс, а мне их заводить категорически нельзя. Какой из меня родитель, если я себя не контролирую?

Не сдерживаюсь от того, чтобы закатить глаза.

— Когда же ты перестанешь считать себя бомбой замедленного действия?

— Когда перестану ей быть, — сухо отвечает он. Ненадолго между нами снова повисает тишина, нарушаемая только шорохом дождя. Мне совершенно не хочется ссориться или спорить, но и оставлять все так нельзя.

— Не хочу даже думать о том, что нам придется совершать такой выбор, Пит. Энни справится. Она продержалась так долго, и точно не позволит ребенку остаться совсем без родителей. Я в этом уверена, — оставляю свою кружку на полу и пересаживаюсь к нему, привалившись к плечу и руке. — А еще я уверена в том, что ты совершенно не умеешь смотреть на происходящее со стороны, — он вопросительно наклоняет голову, ожидая объяснений. — Помнишь, как ты вернулся домой и сажал примулы? — указываю рукой на палисадник около своего дома. — Я делала шаг, а ты пятился на три назад, будто я монстр, а не человек. А потом валялся рядом с клумбой, потому что я пробежала рядом, слишком близко. Помнишь?

— Хотелось бы забыть, — вздыхает он.

— Нет, это нужно помнить. Потому что, да, тот Пит был бомбой замедленного действия. А этот… — тычу пальцем ему в грудь несколько раз, пока он не перехватывает мою руку, мягко целуя в тыльную сторону ладони и переплетая наши пальцы. — Этот Пит совершенно другой. Ты не видишь этого, потому что не хочешь. Или потому что привык видеть в себе только плохое. Но я тоже была здесь всё это время и видела, как ты запихнул этого первого Пита очень-очень глубоко внутрь, откуда ему уже никогда не выбраться.

— Ты не объективна, — только и говорит Пит, но все же немного расслабляется, что я воспринимаю как личную победу. Он молчит очень долго, медленно поглаживая мою ладонь большим пальцем, а потом наклоняется и целует в лоб. — Спасибо.

Поднимаю голову, прося о большем, и Пит мягко прижимается своими губами к моим. Поцелуй выходит настолько нежным, что у меня щиплет в уголках глаз, и начинает кружиться голова. И это самое главное подтверждение правдивости моих слов.

Этот поцелуй — будто итог всему тому, через что нам пришлось пройти. Он не требовательный, не отчаянный, в нем нет ни капли боли или страха. Это любовь в чистом виде, вновь переполняющая нас обоих, делающая нас другими Китнисс и Питом. Мне не нужно ничего говорить или слышать, все и так понятно.

Его любимый цвет оранжевый. Он пекарь и художник. Он всегда спит с открытыми окнами и включенным ночником. Он завязывает шнурки на двойной узел и любит читать вслух. Он самый заботливый и внимательный человек на свете. Он может преодолеть любое препятствие на своем пути, если дело касается любимых людей. Даже если это препятствие — охмор и изощренные пытки. И мне чертовски повезло его любить.

Не хочется отстраняться, но от переполняющих чувств грудь буквально распирает, так что приходится остановиться хотя бы на пару секунд, чтобы вздохнуть и сморгнуть слезы, которые, конечно же, замечает Пит. И умудряется мгновенно встревожиться.

— Я просто очень устала, — отговариваюсь я, и его этот ответ устраивает. Мы поднимаемся наверх, снова перетаскивая телефон поближе. Стрелка указывает на три часа, отчего мое сердце испуганно сжимается.

Разве это должно длиться так долго?

Пит тоже смотрит на часы и хмурится, но ничего не говорит. Мы снова принимаемся молчать, ожидая один единственный звук. И проходит еще несколько часов, прежде чем он громоподобно разносится по спальне.

К тому моменту мы оба умудряемся задремать, так что приходится потратить пару секунд на то, чтобы выпутаться из простыней и добраться до трубки. Пит, совершенно бледный и встревоженный, хватает её и прижимает к уху, а я пристраиваюсь рядом. На том конце провода слышатся только шорох и отдаленные голоса, и я удивляюсь тому, как у нас обоих хватает терпения спокойно дождаться знакомого голоса.

— Вы там вдвоем? — наконец говорит Джоанна, и мы хором отвечаем: «Да». — Тогда слушайте!

Сначала я ничего не слышу и наблюдаю за тем, как Пит точно также напряженно прислушивается. А потом звук внезапно становится чище и отчетливее.

Детский плач.

Я прижимаюсь к Питу и телефонной трубке еще сильнее, впитывая этот звук, словно он — самое ценное, что может быть на свете. Он мгновенно заполняет тяжелую пустоту нашей спальни и избавляет, как минимум, от половины всех страхов сегодняшнего дня. О второй половине спрашивает Пит:

— Как Энни? — ему приходится повторить вопрос несколько раз, пока Джоанна, видимо, не додумывается поднести телефон обратно к своему лицу.

— Жива, — выдыхает