Холера того любопытного лешего, что за нами подсматривал, забери. Вуайерист хренов! Или как там любители подглядывать называются?

— А чего такого побратима стесняться? — удивился Вавила Силыч. — Что он, то ты молодцы славные, смышленые, не чужими трудами или горем промышляете, всего сами добились.

— Так-то оно так, — я отхлебнул подстывшего уже чаю и засунул в рот остатки бутерброда, — да только есть тут кое-какие нюансы.

Кстати, о сошедших с ума. Надо бы к Вагнерам все же заехать, Ряжскую проведать. Ну и Бэллу тоже. Правда, вот порадовать мне ни ее, ни Петра Францевича нечем, кроме очередных обещаний. Это та ситуация, на которую я никак повлиять не могу, увы.

Как задумал, так и сделал, вот только ничего веселого или хорошего в клинике меня не ждало. Нет, понятно, что место, в котором люди от хворей лечатся, изначально к оптимизму не располагает, по доброй воле или от хорошей жизни люди туда не ложатся, но тут все совсем печально обстояло.

Бэлла оказалась совсем плоха, даже на фоне того, что я видел на той неделе. Если бы не зелье, что я тогда Вагнеру передал, то, скорее всего, ее бы уже с нами не было, это точно. Но и с ним, похоже, ей долго не продержаться, я это понял сразу, как только глянул на серую гадину, оплетшую ее тонюсенькую шею. Удивительно, что ее никто, кроме меня, не видит, такой она жирной и мощной стала. Вон даже узор на спине явно просматривается, некое странное геометрическое сплетение ромбов и треугольников. Кстати, в первый раз такое наблюдаю.

— Это конец, — печально сообщил мне Петр Францевич, стянул с носа очки и протер их белоснежным платком, который извлек из кармана. — Боюсь, Саша, теперь ей не поможет даже обыкновенное чудо.

— Что? — переспросил я. — А, чудо. Чудес не бывает, это придумки авторов-фантастов. У любого чуда, как и у любой аварии, всегда есть имя, фамилия и должность. Иногда во множественном числе. Сказано не мной, кем именно — не в курсе, но очень верно.

— Я немного о другом речь вел, но в целом вы правы. Так понимаю, вам ничего не удалось для этой девочки сделать?

— Удалось, — не стал скрывать я. — Вот только не уверен, что результат моей помощи прибудет вовремя. Теперь от меня ничего не зависит, все подвязано на других людей.

— А если поторопить этих людей? Как-то их заинтересовать, простимулировать?

— Вы же знаете, док, что иногда такие методы не работают, — невесело усмехнулся я. — По общению со мной, собственно, и знаете. Но будем надеяться, что Бэлла удержится на этом свете до того момента, как мне привезут лекарство. Она хоть и хрупкая совсем на вид девчонка, но характер у нее что надо. Бэлла боец, я это сразу понял.

Интересно, в каких далях сейчас ее душа блуждает? Где она? Что видит? Надо будет у Мары при следующей встрече спросить, уверен, что кто-кто, а она-то ответ знает.

Что печально, с душой Ольги Ряжской тоже все было не слава богу. Людей, потерявших рассудок, навсегда или временно, называют «душевнобольные», так вот у Ольги душа захворала капитально, да настолько, что держали ее в специальном помещении без зеркал, ручек и с мягкими стенами. В клинике Вагнеров, оказывается, несколько таких имелись, хоть закон не очень и приветствовал подобную практику у частников. Одно дело аппендицит вырезать или ногу срастить, другое — умом скорбных людей пользовать. Разные вещи и, что главное, степень риска для окружающих тоже разная. Какой-нибудь почечник вряд ли станет черепа близких молотком крушить, разглядев в них вместо людей демонов.

— Я приглашал к ней лучших специалистов из числа тех, кто живет в Москве, — глядя через небольшое окно с небьющимся стеклом на женщину, сидящую на кровати и раскачивающуюся в такт какой-то ей одной слышимой музыке, сказал мне Вагнер. — Все сошлись в одном — чтобы она вышла из этого состояния, нужен очень мощный эмоциональный триггер. Нет, было много слов на русском и латыни, терминов, даже споров, но вывод таков. Причем триггер не абы какой, вроде пожара или…

— Бэлла, — перебил его я. — Верно?

— Верно, — кивнул врач. — Она исчерпала себя эмоционально именно на этой почве, с именем сестры ушла во тьму. Значит, и выйдет из нее с ней же. А если Бэлла умрет, то, возможно, вовсе не выйдет. Хотя оно и к лучшему, тогда ей будет проще жить там, во мраке беспамятства.

— Да вы поэт, Петр Францевич, — заметил я. — Красиво сказано, даже несмотря на то, что смысл-то так себе.

— Я наполовину немец, а потому во мне присутствуют все основные черты этой нации, а именно сентиментальность, поэтичность, практичность и экономность.

— А что супруг? Так и не появлялся?

— Нет, — качнул головой Вагнер. — И дозвониться я ему не могу. Да и не особо пытаюсь, если честно, никакого смысла в этом не вижу. Жизни Ольги Михайловны ничто не угрожает, а оплата за ее пребывание здесь, в клинике, поступает регулярно. Равно как и за Бэллу.

— Вот же сволочь! — с неожиданным сочувствием произнесла Жанна. Дело в том, что в последнее время ее бесило вообще все, что связано с Ряжской, даже простое упоминание о ней. А тут вон стоит, смотрит на нее и не злится. — Она его жена, нельзя так. И любит она его, я это точно знаю, сама видела. Блин, жалко тетку.

— А если бы оплата не поступала? — не удержался я от откровенно провокационного вопроса. — Тогда как?

— Не думаю, что это стало бы для меня большой проблемой, — не менее иезуитски ответил Петр Францевич, как видно, предоставляя мне самому решать, чего в нем больше — сентиментальности или практичности. — Саша, я могу вас попросить о небольшой услуге?

— Какой именно? — уже догадываясь, о чем пойдет речь, уточнил я.

— Посмотрите одного пациента. Просто посмотрите, о помощи в лечении речь не идет.

— Хорошо, пойдемте, — согласился я.

Напоследок я еще раз бросил взгляд на ту, что находилась за стеклом. Эта женщина, пожилая, растрепанная, с пустым взглядом, упертым в одну точку, совершенно не была похожа на ту ухоженную, умную и волевую даму, с которой