этом мире никому нельзя доверять, Блум. И если приходится заставить кого-то замолчать, лучше убедиться, что это навсегда.

– Ты болен.

– Я? – Он отводит от меня взгляд и делает несколько шагов в сторону, с преувеличенным интересом рассматривая выпущенную нитку на рукаве. – Я – результат моих жизненных обстоятельств. Ты вела защищенную жизнь, мне почти жаль тебя. Ты даже не представляешь, что тебе придется делать, чтобы выжить там, если больше нет защиты твоего дедушки.

Я подавляю фырканье:

– Мне все равно, насколько тяжелой была твоя жизнь. Ничто не оправдывает хладнокровное убийство.

Медленно Джозеф поворачивается ко мне:

– Интересно, что бы на такие рассуждения ответил Элия.

– Это другое, – с запинкой говорю я, чувствуя, как холодная рука сжимает мое сердце. Я убила Элию после того, как он убил мою маму. Он это заслужил. И все равно это тяготит меня, все равно я чувствую вину. – Он пытался убить меня. Я просто отреагировала.

Джозеф насмешливо поднимает брови:

– У каждого из нас свои причины, не так ли?

Мысли скачут в моей голове, налетая друг на друга и ударяясь о внутреннюю поверхность черепа. Мне нужен план, но на ум не приходит ни одной толковой идеи. Я вижу, к чему клонит Джозеф: я должна пойти с ними в обмен на свободу моих друзей. Но если я это сделаю, мне конец. Даже если Джозеф сдержит свое слово, а Кево и все остальные вскоре проснутся и сделают правильные выводы, они все равно не будут знать, куда меня увезли повстанцы. Кеннета среди заложников нет, но это не значит, что я могу на него положиться. Я его почти не знаю, и хотя он до сих пор помогал нам, уверена, он сбежал, когда у нас все пошло наперекосяк.

Поэтому есть только два варианта: либо я отказываюсь, рискуя тем, что Джозеф убьет моих друзей одного за другим и заберет меня силой, либо я иду на сделку, иду с ним, но с этого момента я сама по себе. Поэтому мне нужно тянуть время. Это единственный шанс. Если Кево и все остальные проснутся, пока мы еще здесь, у меня, возможно, будет возможность их освободить.

Решительно поднимаю голову и смотрю на Джозефа, который, кажется, совершенно спокойно стоит посреди пустынного ангара.

– Я хочу поговорить с тобой наедине, – говорю я достаточно громко, чтобы другие повстанцы, стоящие за ним, услышали меня. И, возможно, мои друзья, если кто-то из них уже в сознании.

– Без проблем, – отвечает он, чересчур уверенный в своей победе. – Когда доберемся до штаб-квартиры, сможем говорить столько, сколько захочешь.

На моих губах играет легкая улыбка. Это почти оскорбительно, что мой собственный отец, судя по всему, считает меня непроходимой дурой.

– Мы будем говорить здесь.

На мгновение, на крошечную долю секунды, я замечаю в глазах Джозефа смятение. Но он быстро восстанавливает самообладание.

– Здесь? – спрашивает он, коротко поворачиваясь вокруг своей оси с распростертыми руками, словно напоминая мне, что мы находимся в неуютном самолетном ангаре. – Не обижайся, но я бы хотел провести свой первый настоящий разговор с дочерью где-нибудь в менее… грязном месте.

Упоминание о нашем родстве только сильнее злит меня. Я ему не дочь. Это слово подразумевает некую связь или отношения друг с другом. Единственное чувство, которое я испытываю к этому человеку, – ненависть. И тот факт, что он бросил нас и плевать хотел на меня в течение семнадцати лет, даже не входит в десятку причин, по которым я его ненавижу.

– Мы будем говорить здесь, – повторяю я твердым голосом. Когда он поднимает брови, я холодно возвращаю ему взгляд. – Мы оба с тобой знаем, что есть причина, по которой ты просто не надел мне на голову мешок и не утащил меня силой. Почему ты расставляешь для меня ловушки и ведешь переговоры. Почему оставил в живых моих друзей и пытаешься меня шантажировать. Ты знаешь, что я могу справиться с любым из вас. Так что тебе стоило бы пойти мне навстречу, как считаешь?

Это чертовски рискованно. Я подозреваю, что они боятся меня. Просто другого способа объяснить, почему они еще не одолели меня, нет. Однако я сомневаюсь, что смогу сразиться со всеми ними сразу. Почти наверняка их уважение ко мне основано на том, что они обо мне слышали. Например, что я нокаутировала половину представителей моего Дома и еще многих других на похоронах мамы или что я успешно сражалась с повстанцами, совершившими набег на Зимний Двор. Но они не знают, что все эти демонстрации силы не были просчитанными действиями. Все это были ситуации, когда меня полностью захлестывали эмоции и сила внутри меня просто сама брала все под контроль. Это была не я, я не могу вот так просто использовать свои способности, даже если захочу.

Но ни Джозефу, ни Уиллу, ни вообще кому-либо из повстанцев не нужно этого знать.

В течение нескольких секунд я не замечаю на лице Джозефа никаких эмоций. Ясно, что мой отец мысленно перебирает варианты, и я замечаю тот момент, когда он принимает решение. Едва заметно его плечи напрягаются, и обычно спокойная поза становится чуть более напряженной. Затем он указывает рукой через плечо на контейнер в задней части ангара, в котором, вероятно, находится что-то типа офиса или сторожки.

– Двадцать минут, – отрывисто говорит Джозеф. – С играми покончено, Блум.

В кои-то веки я с ним согласна. Я молю богов, чтобы двадцати минут хватило. Что это даст моим друзьям достаточно времени, чтобы прийти в себя и, возможно, даже вырваться на свободу или по крайней мере придумать план.

Вместо ответа я коротко киваю и, приподняв брови, жду, когда Джозеф повернется и пойдет вперед. Повстанцы, которые ранее расступились, чтобы показать Кево, Кэт и других пленников, теперь снова стекаются в одну группу. Они собираются вокруг своего лидера, как потерянные дети, ожидая дальнейших указаний. Джозеф обменивается несколькими негромкими словами с Уиллом, затем быстро оглядывается на меня.

Я колеблюсь. Да, это была моя идея, и я по-прежнему убеждена, что это единственный способ выйти победителем из этой борьбы за власть… Если какой-то шанс вообще есть. И все же, когда я расцепляю руки и медленно пересекаю зал, меня бьет дрожь. Мой взгляд не отрывается от группы повстанцев, но при этом лишь усилием всей своей воли я останавливаю себя оттого, чтобы броситься прямо сейчас к Кево. Его бледное, безжизненное лицо словно выжжено на моей сетчатке. Я все еще злюсь на него, часть меня даже хочет ненавидеть его за то, что он не доверяет