Картина у Хана в целом сложилась, и он вызвал Кротова на очередную встречу, которую назначил на этот раз не на конспиративной квартире, а у себя дома. Так ему в тот день было удобнее. На самом деле Хан опасался, что то, что он собирался сказать Борису-Александру, вызовет у того шок, во всяком случае, реакция на рассказ может оказаться какой угодно, в том числе и неадекватной, и Алекперову куда удобнее остаться с разволновавшимся человеком в домашней обстановке, чем на квартире, предназначенной для конфиденциальных деловых встреч. Если уж Кротов и начнет бить посуду или стекла, то лучше пусть делает это дома у Ханлара.

Опыт у полковника был немалый, к приходу гостя он запасся и водкой, и закуской, и сердечными препаратами, и еще кое-чем, что, как он точно знал, может в такой ситуации понадобиться.

Когда Борис пришел, Хан усадил его в комнате на диван и поделился своими подозрениями: убийство его матери было подстроено с целью убрать человека, который слишком много знает и который внезапно вышел из-под контроля. Об этом свидетельствует вся картина: приехавшая с периферии молодая женщина, проститутка, живущая на съемной квартире и регулярно посылающая домой деньги на содержание малолетнего сынишки, вдруг становится скромной работницей рядового ЖЭКа, а главное – обладательницей однокомнатной квартиры. Чудесная метаморфоза!

– И как такое могло получиться? – спросил напряженно слушавший его Кротов.

– Только одним способом. Она заявила своему куратору из КГБ, что хочет покончить с проституцией, поскольку ей надо сына растить, и попросила помочь устроиться в нормальной жизни, но чтобы непременно в Москве. И чтобы сына сюда забрать. Возвращаться в свой родной Омутнинск ей категорически не хотелось. Ты ведь знал, что твоя мать родом из Омутнинска?

– Нет, – покачал головой Борис. – После ее смерти никакая родня меня не искала. Я был уверен, что у меня никого нет. Но ведь у кого-то же я жил, пока мама не забрала меня в Москву. Я помню, что это был маленький городок и что я жил у тети Ани, но никогда не задумывался, кем она приходится мне и маме. Тетя Аня и тетя Аня. Она обо мне заботилась, наверное. Но я совсем ничего не помню, только саму тетю Аню помню. И еще я помню, что, когда мама меня забрала, мы сначала жили на одной квартире, а потом переехали на другую, где все и случилось.

– Правильно, – кивнул Алекперов, – Лариса сначала забрала тебя, а потом поставила вопрос перед куратором. Дескать, ребенок теперь со мной, и мне стало трудно выполнять свои обязанности. Да, кстати, тетя Аня – троюродная сестра твоей мамы.

– Откуда ты знаешь? – удивился Борис.

– Я нашел многих людей, которые когда-то знали твою маму. Одной своей подружке она говорила, что сын Саша живет у ее троюродной сестры Анны. В общем, я теперь много чего знаю. Так вот, куратор. Ему такая постановка вопроса, естественно, не понравилась. Не могла понравиться по определению, это я тебе точно говорю. И все-таки он пом??г твоей матери, устроил ее на работу, каким-то немыслимым образом организовал ей квартиру и прописку. Теперь слушай меня внимательно, это очень важно: куратор – это оперативник довольно мелкого уровня, не начальник отдела и тем более не начальник управления, у него недостаточно полномочий, чтобы решить вопрос с квартирой. С работой – да, он мог бы помочь, а с квартирой – нет. Но вопрос этот он все-таки решил. Почему?

– Почему? – послушно повторил вслед за ним Кротов.

– Потому что Лариса его чем-то припугнула, вероятно, чем-то таким, что она увидела, услышала или узнала, когда обслуживала высокопоставленных клиентов. И это «что-то» было настолько важным и опасным, что куратор немедленно побежал к руководству докладывать. И знаешь, что должно было сказать ему руководство? Делай, как она просит, мы поможем, но прими меры, чтобы она рот не раскрыла. Кому нужен живой свидетель со склонностью к шантажу? Это опасно. И куратор начал принимать меры.

– Какие? – недоуменно спросил художник.

– Он начал обдумывать план устранения твоей матери. И именно в это время от уголовного дела о крупных валютных операциях внезапно «отмазывают» симпатягу Валерия Стеценко, который сей же час знакомится с Ларисой и становится сперва ее любовником, а потом и сожителем. Я проверял по срокам, все сходится. И через два-три месяца после этого он в пьяном угаре Ларису убивает и садится, но заметь себе, садится он всего на восемь лет.

– А разве это мало?

– Много. Но если бы он остался в валютном деле, то пошел бы под «вышку», в самом лучшем случае загремел бы на пятнадцать лет. Вот такая нехитрая сделка. Я думаю, что именно эту правду и имел в виду автор писем.

– Откуда же он эту правду знает?

– А он и есть тот самый офицер КГБ, куратор. Кому ж знать, как не ему. Еще знал Стеценко, но он убит. Только они двое знают правду в полном объеме, потому что все остальные, кто был в курсе, знают ее отдельными частями. Например, тот начальник, который давал указание вывести Стеценко из дела, совершенно точно не знал, как именно твоего дядю Валеру собираются использовать, он просто получил указание и спустил его своим подчиненным. А тот, кто давал ему указание, наверное, знал, зачем нужен Стеценко, но наверняка не знал ни имени твоей мамы, ни имени того сотрудника, который будет реализовывать комбинацию. Это слишком высокий уровень для такой мелкой информации. А тот начальник, который знал, что речь идет о необходимости устранить именно женщину по имени Лариса Кротова, не знал, какого фигуранта подыщут для этой цели. В общем, целиком всю историю знал только сам куратор, который налаживал Стеценко на знакомство с твоей мамой и ее убийство. И я уверен на двести процентов, что письма тебе пишет именно он. Он, заметь себе, обладает немалым даром убеждения, ведь уговорить Стеценко пойти на убийство – дело отнюдь не простое, все-таки валютчик-фарцовщик и убийца – далеко не одно и то же. Но, с другой стороны, над твоим дядей Валерой висела реальная перспектива расстрела, и, чтобы ее избежать, он, наверное, готов был пойти на многое. Во всяком случае, этот пресловутый куратор хорошо разбирался в людях и совершенно точно из всех возможных кандидатов выбрал именно его.

Борис некоторое время рассматривал рисунок на обивке дивана, водя по нему пальцем, потом поднял глаза на Хана.

– Ну хорошо, предположим, я дозрел, начал умирать от любопытства, готов заплатить деньги, и, как только он скажет мне, где и когда, я немедленно соглашусь и приеду. Неужели он будет признаваться в том, что организовал убийство мамы? Никогда не поверю.

Хан усмехнулся:

– Зачем же ему признаваться? Он опишет тебе все, как было на самом деле, только скажет, что куратором и организатором был его коллега, ныне покойный. На мертвых валить очень удобно. Единственный, кто знает, что речь идет именно об этом человеке, а не о его коллеге, это Валерий Стеценко, но он убит и уже никому ничего не скажет. Кстати, я не исключаю, что наш гипотетический куратор сначала выследил и убил Стеценко, а потом уже начал пытаться тянуть из тебя денежки, так куда безопаснее. А то вдруг ты решишь найти Стеценко да и спросить, как же там дело было? Найти-то его совсем несложно, он ни от кого не прятался, жил себе тихо-мирно под своим настоящим именем. Правда, не в Москве, а в Твери, но при нынешних информационных технологиях это труда не составило бы. Между прочим, убить Стеценко именно в Москве, а не по месту жительства – отличная идея, очень профессиональная. В Твери убийством занимались бы более серьезно, а здесь, в столице, никому ни до кого дела нет, а уж тем более до какого-то гастарбайтера, у нас тут более серьезных убийств хватает. Попомни мои слова, у этого куратора возникла нужда в деньгах, и он начал готовиться к продаже информации.