Все разом смешалось в ее душе и разуме, и всесильная царица… Ничего не сделала – то ли растерявшись, то ли обрадовавшись тому, что кто-то посмел принять решение вместо нее. Достаточно просто расслабиться – и ощущать прикосновение к ногам выше чулок, и еще выше, взлететь в сильных руках, от которых потекла по телу горячая и одновременно колючая волна.

Атаман положил царицу на стол, и через миг горячая волна ударила вверх упругой плотью, окончательно смешивая мысли и сознание и оставляя только сладость. Острое, всепоглощающее томление, вихрем закручивающее душу и уносящее вдаль…

Марина пришла в себя от поцелуев – в губы, в глаза, в лоб.

– Ты что себе позволяешь, Иван Мартынович?! – грозно спросила женщина, и сама ощутила всю фальшь своего вопроса. Не очень-то ведь она и протестовала. И тогда царица спросила другое: – Паука-то хоть поймал?

– Сейчас проверю, спугнул или нет, – снова приподнял ее юбку казачий атаман, и Марина ощутила осторожные прикосновения губ к своим ногам. К коленям, над ними, к бедрам, все выше и выше. И она, словно в горячую ванну, опять стала погружаться в сладкую негу, тонуть, растворяться, не желая оказывать никакого сопротивления, наслаждаясь своим смирением и доступностью, кружась в тягучем нежном томлении, уносясь куда-то в высоту…

…и вновь очнулась на столе, торопливо одернула юбку.

Разум наконец-то взял верх над плотскими желаниями, женщина села на столе, тихо ругнулась:

– Вот проклятье!

– Теперь можешь отрубить мне голову, моя царица! – широко оскалился атаман. – Ради сего вечера мне ее не жалко!

– Не-ет, так просто ты не отделаешься, воевода, – пообещала Марина. – Вот только…

– Что?

– После того, чем мы тут с тобой занимаемся, Ваня, очень часто дети появляются! – резко сообщила женщина. – А я отдельно от мужа поселилась! Что мне теперь говорить, коли понесу?

– Что?

– Ты знаешь, где ночует Дмитрий? – Марина решительно спрыгнула на пол. – Веди меня к нему!

Через полчаса в палатке государя дрогнул полог, послышался шорох.

– Кто здесь? – приподнял голову государь.

– Неужели ты не ощутил сего своим сердцем?

– Марина? – изумился Дмитрий. – Это ты? Почему?

– Да я подумала: к черту договоры! – Женщина сдернула с царя одеяло. – Ты мой муж, я твоя жена! И да станет разная плоть единой! Владей мною и повелевай! – Ночная гостья села мужу на бедра и расправила подол платья. – Ты даже не представляешь, как я по тебе истосковалась!

Поутру, к восторгу обитателей Тушино, шатры царицы были перенесены вплотную к палатке государя. Семья властителей державы снова обрела единство!

* * *

Это было время, когда любовь и счастье победили везде. Когда митрополит Ростовский мог спокойно целовать глаза своей любимой супруги, радуясь тому, что все невзгоды остались позади. Когда князь Шуйский ласкал губами бедра своей ненаглядной Марии, надеясь на продолжение нового царского рода, когда царь Дмитрий Иванович каждый вечер крепко обнимал свою ненаглядную Марину, внезапно ставшую любящей и ласковой.

Счастлив был даже казачий атаман Заруцкий, нежданно-негаданно обретя любовь прекрасной царицы и впервые поняв, что мир состоит не только из сражений и золота.

Любовь и счастье правили в этом мире целый месяц.

А потом в ворота ростовского митрополичьего двора ударил слитный пушечный залп.

11 октября 1608 года

Ростов Великий, митрополичий двор

Слитный пушечный залп буквально смел ворота, и в облаках порохового дыма на двор ворвалась торжествующе вопящая толпа. Митрополит Филарет, в синей фелони, с большим золоченым крестом, предназначенным для крестного хода, во главе толпы местных жителей двинулся навстречу победителям.

– Остановитесь, несчастные! Одумайтесь! – громко потребовал он. – Вы же православные! Вы же христиане!

Ростовцы уже знали, что большинством нападающих были их соседи, плещеевцы. Еще вчера Плещеев-Залесский числился в числе городов, признающих правителем Руси князя Шуйского, но едва к городу подошел ратный отряд из Тушино, местные жители моментально присягнули царю Дмитрию Ивановичу. И не просто присягнули, а примкнули к тушинцам и вместе с ними пошли громить сторонников «поганого самозванца», каковыми все еще считались ростовчане. Хотя любви к Василию Шуйскому в Ростове было, разумеется, ничуть не больше, нежели в Плещееве-Залесском.

– Одумайтесь, православные! – увещевал, поднимая крест над головой, Филарет. – Мы же все братья во Христе! Мы же соседи!

«Соседи» тем временем распахивали двери амбаров и погребов, ломали крышки кладовых, обегали ростовцев, стремясь быстрее ворваться в храм, полный драгоценной утвари.

В клубах дыма во двор въехал всадник, одетый в железную кирасу и странную железную шапку, вытянутую в длину, с широкими полями. На лице вражеского воеводы красовались аккуратные черные усики и подбритая на щеках курчавая бородка в два пальца длиной, его плечи грел явно ворованный плащ – бобровый, крытый парчой; ноги прятались в вышитые цветочками женские валенки.

– Святитель Филарет? – поинтересовался на неплохом русском языке всадник и поклонился прямо с седла: – Дон Жуан Крузатти к твоим услугам! У меня к тебе приглашение от государя Дмитрия Ивановича. Царь желает тебя видеть.

– Это так-то вы в гости приглашаете?! – указал рукою на грабителей, на выбитые ворота митрополит.

– Что же я мог поделать, коли вы не открываете на обычный стук? – пожал плечами испанец. – Не все приглашенные едут к государю с радостью. Иных приходится везти кулем на телеге.

– Я поеду! Токмо останови сей разбой без промедления!

– Я воин, а не монашка, святитель, – покачал головой испанец. – Люди идут на войну ради обогащения. Коли запретить грабеж, кто станет сражаться, проливать кровь, рисковать жизнью? Кто станет слушаться командира, мешающего разбою? Однако ты другое дело, святитель. Насколько мне ведомо, ты есть пастырь всех сих христиан. Так останови их жадность и похоть! Я не возражаю. Пусть воцарятся мир и покой!

Митрополит Филарет посмотрел по сторонам и скрипнул зубами от бессилия.

Испанец усмехнулся и посоветовал:

– Стой здесь со своей паствой, святитель, и не шуми. Ведь все люди в душе своей добры и миролюбивы. Если не мешать им грабить и насиловать, то и они убивают далеко не всех. Не привлекайте внимания и наверняка останетесь живы.

Ростовчане после этого предупреждения плотнее сбились в толпу, задвигая молоденьких девиц и детей дальше к середине, выставляя ближе к краю мужчин, вцепившихся руками в рукояти ножей.

Разумеется, нож – это просто игрушка против копья или сабли, и уж тем более – против пушки. Однако у испанца не имелось ни приказа, ни желания истреблять местных жителей, и потому тушинские воины никого не тронули. Больше того – ближе к вечеру дон Жуан Крузатти приказал посадить святителя Филарета в сани и выступать в ставку, чем совершенно прекратил разорение города. Отведя душу, набив сумки и мешки самым ценным, что удалось найти, испанские наемники с легкостью подчинились, а переяславцы оставаться во враждебном городе без прикрытия их стволов и алебард не рискнули.