В 1994 году вышел «Доклад Хайт о проблемах семьи», в котором автор утверждает, что институт семьи не вырождается, а меняется, так как появляются новые формы союзов. Однако общая тональность работы не располагает к оптимизму[520]. Исследование опирается на ответы 3 тысяч опрошенных. Из них 50 % процентов — жители США, 35 % — европейских стран (14 % — из Англии, 10 % — из Германии, 6 % — из Нидерландов, 2 % — из Франции, остальные — из восьми других стран). Ответов протестантов здесь гораздо больше, чем католиков (их всего десятая часть), а результаты, полученные в североамериканском мире, по количеству превосходят все прочие.

Мальчики и девочки очень рано узнают и усваивают на всю жизнь, что нельзя трогать родителей, особенно если те обнажены, нельзя прикасаться к их половым органам. Шир Хайт считает, что именно эта неудовлетворенная потребность позже рождает желание вступить в половой контакт, прижаться телом к телу. Аналогичным образом она связывает садомазохистские наклонности с тем, как часто и как сильно применялись к детям телесные наказания (они частенько применяются в Англии и Америке, а в странах Скандинавии могут стать основой для судебного преследования). Хайт обращается к старой викторианской теории, согласно которой прилив крови к ягодицам во время порки производит особые ощущения в половых органах, особенно у девочек. Наказание тем более вызывает эротическое возбуждение, что оказывается единственным способом добиться тесной связи с матерью или отцом[521].

Если это наблюдение справедливо, то оно подчеркивает разницу, пролегающую между англосаксонскими странами и жизнелюбивой Европой, где принято защищать, ласкать, тискать малышей. Но речь здесь идет скорее о воображаемых страхах американской культуры, привнесенных в предмет исследования. Эти страхи связаны с боязнью любого телесного контакта и сексуальности в целом. В любом случае, здесь на первый план выходит старая европейская модель сексуального доминирования самца. Некоторые специалисты, правда, утверждают, что насилие над слугами или в супружеской жизни часто оказывается следствием тех наказаний, что применяются к малышам и подросткам[522].

Другое пессимистичное утверждение состоит в том, что страх мужчин перед любовью связан с травматическими переживаниями в период полового созревания. Мальчики часто мастурбируют между 10 и 12 годами, об этом писал еще Кинси. Но они делают это тайно, с чувством стыда, и именно тогда, когда им внушают, что надо «отойти» от матери, стать мужчиной, не быть маменькиным сынком. Автор считает, что эти переживания вызывают к жизни смешанный тип сексуального поведения, где соединяются привязанность и ненависть, чувство вины и гнев. Вот почему многие взрослые мужчины не могут глубоко полюбить женщину: в их глазах она скорее опасна, чем привлекательна. Многие не женятся на той женщине, к которой чувствуют привязанность, и хвастаются этим перед другими мужчинами, ибо считают, что именно так должна проявляться настоящая мужественность[523].

Тон повествования становится еще более мрачным, когда речь заходит о женском либидо. Все начинается очень хорошо: в жизни многих девочек есть замечательный период полной свободы, когда они могут вести себя как мальчики (tomboys). Но вот они входят в подростковый возраст, наступают первые менструации, и семья хочет, чтобы они вели себя как «хорошие девочки». При этом менструация как таковая обходится молчанием, о мастурбации, которой часто занимаются девочки, говорить нельзя, об эротических ощущениях, которые возникают от телесных наказаний, тоже не говорят. Все, что связано с телом девочки, находится под запретом. Ей предлагается попросту следовать примеру своей матери, которая в лоне семьи предстает как существо без пола. Таким образом, в каждой супружеской паре возрождается идеал двойного мужского стандарта, столь дорогого сердцу буржуа-викторианцев. В США этот стандарт жив по-прежнему, и все женщины, согласно ему, разделяются на две группы: «добропорядочные», подобные Деве Марии, хорошие матери и «послушные девочки», и «плохие» — опасные, так как они плохо контролируют свои плотские импульсы. У девушек возникает раздвоение личности, поскольку они боятся, что у них в чем-то проявится склонность к тем запрещенным вещам, от которых они отказались под влиянием постоянной муштры тела и души. «Не раздвигай колени», — слышат они постоянно между тремя и тринадцатью годами. Девочка-подросток, которая на людях хочет казаться хорошо воспитанной, не может открыто выражать свои желания, и ее чувственность оказывается ущемлена[524]. Повторим еще раз: если Шир Хайт опирается здесь скорее на предвзятые представления, чем на реальность, можно представить, насколько сильны эти предвзятые представления в американском обществе. В 2004 году на экраны вышел фильм Гари Виника с Дженнифер Гарнер в главной роли: «Из 13 в 30». В нем рассказывается, как озорные мальчишки заперли девочку в туалете, и она загадала желание стать взрослой. И вот ей за одну ночь стало 29 лет, она превратилась в женщину-вамп, но сохранила образ мысли и неуклюжие манеры своих 13 лет. Фильму дана литера PG-13 за «легкий сексуальный оттенок и намеки на употребление наркотиков». Он затрагивает чувствительные струны в душах американских девушек: они могут последовательно отождествлять себя то с одной, то с другой ипостасью главной героини.

Шир Хайт заявляет, что хочет разорвать с «патриархальными» представлениями, тяготеющими над сознанием[525]. Эти представления, по ее мнению, группируются вокруг образа бесполой матери — иконы домашнего очага. В целом концепция выглядит достаточно мрачной: если в США оба пола «запрограммированы» на конфликтное поведение в супружеской жизни, значит, война полов неотвратима?

У других исследователей более оптимистичный взгляд на жизнь. Одна женщина-специалист признает, что американское воспитание нацелено на то, чтобы сформировать устойчивое представление об опасности, исходящей от всего, что связано с телом и любовью, причем опасность эта грозит и семье, и культуре в целом. В связи с этим она призывает преодолеть конфронтацию и прийти к общественному согласию, так как сексуальная жизнь каждого мужчины и каждой женщины неотделима от той роли, которая определена им в обществе: «В конце концов мы поняли, что еда в одиночку не насытит голода, терзающего нас»[526]. Другой автор с 1971 года рассматривает любовь как сложный процесс, соотносимый с множеством факторов. Любовь не может довольствоваться заменителями; человек постоянно стремится войти с кем-то в очень близкие отношения, пусть и не с одним-единственным существом. А если такая связь не возникает, человек страдает[527]. Через четверть века он стал делать акцент на возвращении к былому равенству в области чувств, к тому, что существовало еще до того, как урбанистическое общество навязало дочерям Евы второстепенную роль. Но теперь равенство принимает новые формы. Некогда, в традиционном сообществе, женщины оставались внутри поселения, в то время как мужчины выходили наружу и охотились или возделывали землю. Теперь женщины выходят за стены, выполняют новую для себя работу, где успешно соперничают с мужчинами, и требуют равноправия. Одно лишь материнство заставляет их вернуться к очагу[528].