Некоторые мыслители, тем не менее, говорят о «возврате религии» и морали, а иногда даже о «прекращении скептического отношения к христианскому наследию»[541]. Мне кажется, что возросшая надежда молодежи на жизнь после смерти связана с тревогами и страхами, характерными для определенного возраста. Кроме того, вера в бога позволяет создать некие социальные связи в опасном и угрожающем мире. Крах великих коллективистских идеологий, угроза безработицы, страхи перед загрязнением планеты и глобальным терроризмом взрыхлили почву и посеяли куда больше тревог, чем в «славные тридцатые» — годы экономического расцвета. Индивидуализм наших современников, ставших совершеннолетними в 2000 году, совершенно иной, более сумрачный, чем у двух предшествующих поколений.

Исследование 1999 года выясняет, кроме всего прочего, насколько люди доверяют друг другу, иными словами, какие отношения устанавливает каждый индивид между собой и обществом[542]. Автор исследования предлагает шесть критериев: спонтанное доверие, доверие к институтам, альтруизм, гражданская ответственность, стремление к свободе нравов и избирательность в социальных контактах (желание принять или отвергнуть добрососедские отношения с людьми, непохожими на тебя или отклоняющимися от нормы). Соответственно, автор разделяет европейцев на пять больших групп. Каждая группа встречается повсюду, но наиболее характерна для того или иного государства. «Интегрированные в проблемы современного общества» — протестанты с острым чувством гражданской ответственности, из высших слоев общества, чаще всего встречаются в странах Северной Европы. «Сверхтерпимые» — по преимуществу в возрасте от 30 до 50 лет, левых политических взглядов, не принадлежащие ни к какой церкви, встречаются чаще всего в Скандинавии, Испании и Австрии. «Терпимые индивидуалисты», приверженцы ценностей прошлого, обширно представлены в средиземноморских странах. «Интегрированные традиционалисты» встречаются в Центральной и Южной Европе; это люди в возрасте, сельского происхождения, верующие, правых политических убеждений. «Малоинтегрированные традиционалисты» — без ярко выраженных идеологических или политических пристрастий; характерным примером таких людей могут служить мелкие итальянские предприниматели.

Черты интегрированных в проблемы современного общества и сверхтерпимых во многом схожи. В целом они составляют более двух третей жителей Скандинавии и Нидерландов. Эти страны отличаются особой терпимостью в области нравов, а именно по отношению к гомосексуалистам, разводам, абортам, самоубийству и эвтаназии. Великобритания и Германия схожи по составу групп: интегрированные в проблемы современного общества и сверхтерпимые составляют около трети населения, в то время как традиционалисты, как интегрированные, так и малоинтегрированные, — чуть более половины, а индивидуалисты — около 11 %. В других странах чрезвычайно сильно влияние ценностей прошлого, особенно в средиземноморских государствах и обеих Ирландиях. Франция стоит особняком: 48 % интегрированных в проблемы современного общества и сверхтерпимых, 32 % традиционалистов обоих типов и 19 % индивидуалистов. Последний показатель почти вдвое превосходит среднеевропейский. Кроме того, у французов меньше, чем у кого-либо в Европе, развито чувство гражданской ответственности, и они подозрительнее всех относятся к посторонним. В отличие от северных стран, во Франции отступление от традиционных ценностей не компенсируется обязательствами нового типа, например, альтруистскими. Падение морали, основанной на католических религиозных представлениях, усилившееся с 1990 года, сопровождается возрастающей терпимостью в области нравов, но при этом снижается чувство социальной интегрированности.

Какие бы формы ни принимал растущий индивидуализм — гражданские или эгоистичные, он покоится на ложе сексуальной свободы. Изменение отношения к гомосексуализму дает тому наглядный пример. В 1981 году 44 % опрошенных категорически осуждали гомосексуалистов, а в 1999 таких было уже только 24 %[543]. Вспомним, что в Соединенных Штатах в 2003 году 52 % опрошенных сочли гомосексуализм неприемлемым. Удовольствие оказалось возведено в ранг нового бога Старого Континента. Многих это озаботило; одни заговорили о «тирании» удовольствия[544], другие лишь делали вид, что возмущены: очевидно, что стремление к удовольствию открывало дорогу развитию рынка потребления. Сексологи, психологи, сотрудники научных лабораторий, создавшие виагру, специализированные заведения, призванные восстановить угасающую с возрастом потенцию, и многие другие устремились решать проблемы супружеских пар за хорошую цену. Ведь известно, что удовольствие цветет на лугу, но доступно лишь тем, кто может его сорвать и дойти до оргазма, разумеется, взаимного.

Мне, однако, кажется, что индивидуализм и вседозволенность — лишь хитроумные изобретения нашей культуры, призванные направить тела и сердца (кто-то сказал бы «души») к новым формам социальных связей. Эти связи более тесные, более непосредственные, особенно в сфере семьи, где происходящие изменения очевидны. Ворчливые моралисты видят здесь признак упадка нашей цивилизации, но новшества, напротив, свидетельствуют о ее динамизме и способности приспосабливаться к новым условиям. Жить лучше, дольше, насыщеннее, предаваясь утонченным и глубоким удовольствиям — вот каким цветом расцветил гедонизм наш континент, страдавший в течение многих веков. Очевидно, что он оказался в струе развития глобализованного рынка. Весьма серьезный японский экономический еженедельник «Экономисуто» предложил читателям статью, озаглавленную «Любовь между мужчиной и женщиной как ключ к экономическому подъему и развитию спроса»[545]. Автор призывает своих соотечественников заново обрести «вкус к удовольствию», который до середины XIX века был одним из важнейших элементов японской культуры. Он предлагает поддержать производство предметов роскоши, все еще существующее несмотря на кризис экономики, а для этого вернуть старикам, которым принадлежит 60 % национальных сбережений, вкус к жизни и любви. Он напоминает, какую роль сыграли эти силы в развитии западного общества XVIII века, когда аристократия тратила огромные средства на разного рода украшения, безделушки, кружева и шелк, незаменимые в искусстве любви.

Растворяется ли наслаждение в гедонизме? Очевидно, что не до конца, так как остается еще и индивидуальный опыт, свои собственные формы удовольствия, о чем напомнили Мейстерс и Джонсон в конце исследования, посвященного женскому оргазму. Но существует и коллективный европейский опыт погони за счастьем и чувственным наслаждением, обретенный совсем недавно. Этот опыт предстает как новая волна европейской цивилизации и предлагает субъекту такую полноту наслаждения, о какой наши предки не ведали до середины XX века. И разве не подают нам пример животные? После того как у бонобосов была обнаружена чувственность и бисексуальность, морализаторская концепция, согласно которой все живое стремится лишь к продолжению рода, была поставлена под сомнение. Среди новых форм терпимости самая существенная, несомненно, заключается в том, что с женщин снято проклятие, тяготевшее со времен Евы. Теперь уже не считается, что она родит «во грехе», более того, ей позволено отделять детородную функцию от достижения оргазма и максимально реализоваться и в том и в другом. Эта беспрецедентная революция перевернула взаимоотношения между биологическими полами, поколебала веру в традиционную структуру брака, вернула в лоно общества тех, кто раньше считался изгоем и «отклоняющимся от нормы». Правда, молодое поколение растеряло ориентиры в современной эпохе больших потрясений и возросших страхов. Чтобы скрыться от них, молодежь стремится уйти в себя или ищет спасения в эгоистическом индивидуализме.