нашей экспедиции. Мы едва успели поставить одну палатку, как возобновился дождь, а у нас на руках — выданные для экспедиции в Багдаде крупномасштабные карты района и необходимые нам книги. Пришлось среди ночи объявлять аврал и вторично окапывать палатку. Днем возобновили свой путь и вскоре достигли Абры, заметно расширившейся в результате дождя. К нашему счастью, рядом было туркманское поселение, на краю которого стоял брошенный сарай из дикого камня. Н.О. Бадер предложил его разобрать и вымостить камнем дно Абры. У населения поселка это протестов не вызвало. Наоборот, их поразило знание Рауфом Магомедовичем их языка — тюркского-туркманского, близкого азербайджанскому, которыми Р.М. Мунчаев владеет свободно. Скорее всего, сами они связаны с первой, доосманской волной тюркоязычных племен, докатившихся в первой половине I тысячелетия Р.Х. до Синджара. Во всяком случае, они весело кричали: «К нам из России приехал тюркский парень!» — и помогали мостить переправу, которая тут же получила наименование «Bader-Bridge». Тем временем, мы с Рауфом Магомедовичем, не дожидаясь завершения строительства, форсировали реку, уточнили у туркманов дальнейший путь и менее чем через час рассматривали группу Ярым-Тепе. Наши предварительные наблюдения и данные Отсов полностью были подтверждены, а прибежавшие за нашей машиной аборигены показали, на каком уровне надо ставить палатки, чтобы их не сносили продолжительные ливни.

Срочно занялись обустройством лагеря. Электричества там не было. Использовали «лампы накаливания». Света они давали много, и даже тепла, но контрастно: сверху — тепло, снизу — холодно. Но тут возобновился ливень. И какой: с севера, из предгорий Синджара, вода шла сплошной стеной, тащила сучья и участки кустарника, облепленные спасающимися змеями, совершенно безопасными, ведь им было не до нас. Мы все, как атланты, держали центральные колья в жилых палатках — первую ночь выдержали, дальше бывало по-разному: палатки намокали, становились тяжелыми, порывы ветра валили колья. Иногда обрушивались все палатки, в том числе и наша, иногда — лишь отдельные. В общем, «сезон дождей» оправдывал свое название, как и неопределенность времени окончания этого времени года. Плюс холод (из обогревающих средств у нас на всех был один керогаз) и ураганный ветер. В соседнем хуторе ураган унес у владельца рисового поля помпу для полива, весом до 500 кг за два с лишним километра, возвращали ее всем миром с помощью нашей машины, что сразу же повысило наш престиж.

На следующее утро дождь утих (увы! — ненадолго). И первое, что мы увидели — со стороны Телль-эль-Римаха по слякоти полз лэндровер англичан. Дэвид Отс ехал узнать, нужна ли помощь. Кроме того, он привез нам своего повара — перса Аббаса, который еще в 1921 году был поваренком в персидской миссии в Москве. Был очень колоритной личностью и умел варить буквально суп из топора.

Дэвид осмотрел наши телли, дал несколько дельных советов и представил нам прибывшую к тому времени группу шургатцев во главе с бригадиром (раисом) Халафом — наследственным шургатцем: в пору нашего с Н.О. Бадером пребывания на Телле-Эс-Саване раисом там был его отец. И вот перед нами один из раскопщиков экстра-класса — очередное проявление внимания и дружбы со стороны Дэвида (ранее мы с Рауфом успели заехать в Телль-эль-Римах и по письму Дэвида получить там упоминавшийся уже раскопочный инструмент).

По отъезду Дэвида Рауф Магомедович маркировал наши телли: хассунский — восточнее Абры — получил название ЯТ-I, собственно Ярым-халафский — ЯТ-II, самый большой — халафско-убейдский, смежный предшествующему, — ЯТ-III. Руководство исследованиями первого было поручено мне при участии О.Г. Большакова, Н.О. Бадера и В.А. Башилова (позднее Н.О. Бадеру были поручены все разведывательные работы и исследования вновь открытых объектов). Телль ЯТ-II исследовался самим Р.М. Мунчаевым, со второго года — с помощью В.И. Гуляева, который оказался высококвалифицированным специалистом и подлинным бардом экспедиции, посвятившим ей, наряду с научными трудами, и яркие популярные публикации.

Приехали с нами также представители Департамента древностей Ирака — Исмаил и Наван, в обязанность которых входили контроль за деятельностью (и прежде всего, методикой) экспедиции и помощь ей. Наван был фигурой достаточно пассивной, Ибрагим же — активным, хорошо подготовленным археологом и прекрасным товарищем, которого все мы с благодарностью вспоминаем и по сей день.

В ходе работ число исследуемых объектов заметно пополнилось новыми, принципиально важными открытиями, значительно расширившими предполагаемую предварительно проблематику, включавшую три последовательно сменивших одна другую культуры — хассунскую, халафскую и убейдскую. Надо подчеркнуть, что сама по себе эта зафиксированная на едином участке безусловная последовательность раннеземледельческих культур — крайне важна и лежит в основе всего дальнейшего развития древнейшего в мире месопотамского очага «неолитической революции».

Еще недавно, в середине XX века, Хассуна близ Мосула считалась, древнейшим раннеземледельческим памятником Северной Месопотамии, несколько уступая по своей древности лишь Джармо в Курдистане.

Замечу, что в самом Джармо, исследованном Р. Брейдвудом, был определен ряд слоев, и только в последнем из них появилась первая керамика. Следовательно, Хассуну закономерно располагать на грани докерамического и керамического неолита. В этом плане каждое уточнение соотношения этих древнейших культур принципиально важно как для них самих, так и для общей периодизации дописьменной Месопотамии в целом. Раскопки Телль-Хассуны позволили проследить развитие этого поселения в течение шести строительных горизонтов. Эти горизонты объединяются в два слоя, которые при определенной преемственности различаются по особенностям отдельных групп керамики. Три нижних горизонта объединяются т.н. «архаическим слоем» с примитивными, часто однокомнатными жилищами из «ломтей» глины, еще не стандартизированных форм и размеров, с грубыми формами сосудов, иногда лощеными и расписанными глиняной краской. Три верхних горизонта отмечены уже заметно более совершенными жилищами с печами, глиняной и алебастровой обмазкой.

Три верхних горизонта получили наименование «стандартной Хассуны»; они отмечены определенным прогрессом строительной техники, постепенной стандартизацией глиняных «ломтей»: все более приближающихся к сырцовым кирпичам, распространением обычных и появлением первых двукамерных печей (с обжигательной камерой и топкой под ней). Наряду с хозяйственными печами появляются и керамические печи как внутри помещений, так и в окруженных последними больших дворах. Разрозненные ранее отдельные хозяйства постепенно превращаются в единый, подчиненный определенным принципам поселок, неоднократно перестраивавшийся и реконструировавшийся, с хозяйственной спецификой отдельных участков и домов, функционировавших неодновременно.

Этим строительным и хозяйственным принципам соответствует и телль ЯТ-I. Он несколько крупнее и информативнее самой Хассуны, что и естественно: высота его превышает 6 м, а площадь раскопа здесь достигала 1740 кв.м, что, конечно, несравнимо больше, чем на эпонимном памятнике, где хассунский слой не превышает 5,2 м и почти полностью перекрыт халафским,