Тем более когда ими готовы поделиться.

Они виделись ежедневно, говорили часами, молчали тоже очень уютно, доверительно и спокойно. Мадам Виго начала предаваться мечтам.

Больше всего она боялась оказаться неверно понятой и показаться грязной, утратившей разум старухой с инфантильной старческой сексуальностью. В ужасе от самой такой возможности, она быстро, как кошка лапу, убирала руку всякий раз, когда Маню накрывал её ладонь своей или брал её за ручку на людях. О нет! – сопротивлялась в ней перепуганная маленькая девочка: нет, нет, это наш секрет и ничей больше.

– Чинно ходить под руку, ты думаешь, для чего придумали? Вот и пошли.

Она смущённо наклоняла лицо и смотрела, как огромные чёрные ботинки Маню и её лодочки слаженно и на удивление легко шагают по тротуарам вместе: как будто они ехали по льду на коньках, скрестив руки.

Но её волновали и эти прикосновения, и то, что под карнавальными костюмами старости скрывались в заточении прежние юноша и девушка, страстно влюблённые и никогда не воплотившие свою страсть, разлучённые неумолимой судьбой. Сейчас они-прежние застенчиво взялись за руки и пытались представить себя во всей долготе и широте своей любви…

Но было поздно.

– В молодости Паулин была настоящий революционер! – рассказал ей Маню о жене. – Мы познакомились в шестьдесят восьмом… Сама понимаешь.

Мадам Виго кивнула, отвела глаза: да, а мы с Антуаном просто уехали из города. Вполне буржуазно отправились любоваться майским морем и весной на новенькой машинке «2CV». Антуан ещё иногда слушал новостные выпуски по радио, но не слишком часто, а ей хватило увидеть приклеенные на стройные колонны здания Сорбонны портреты Ленина и Мао, и больше ничего знать о революции под этими хоругвями она не захотела.

Ну хорошо. Как, улыбаясь, всегда в споре с ней говорил Антуан: «Предположим, ты права». Предположим, Маню прав и его Карусель действительно существует и на ней мы можем вернуться в наше общее прошлое, убежать вместе и прожить общую жизнь.

– Да, но тогда ты не встретишь Антуана! – с ужасом говорил внутренний Лью.

– Да, но жизнь с моим любимым Антуаном – прекрасную! – я уже прожила, – уклонялась внутренняя кошка мадам Виго. – А сейчас мне предлагают прожить жизнь с любимым Эммануэлем.

Кроме того: ей предлагают снова стать юной!

А ведь ещё несколько месяцев назад она не могла себе такого даже представить, ища и находя прелесть в тихом ожидании закономерного конца, в сладостных надеждах на обязательное потустороннее воссоединение с Антуаном, и полагая, что там соответствующая времени доставки посылки с её новопреставленной душой кондиция будет исключать все эти потрескивания боли, как огня в дровишках, что уже многие годы то тут, то там вспыхивали в изношенных суставах и костях.

И вот надо же: да! Любовь влила новое вино в эти старые мехи, расправила черты, стёрла морщины, загасила огоньки боли и возожгла желания.

Ну господи, да кто бы это на моём месте отказался от такого предложения?

Любить Маню, родить от него детей, трёх добрых увальней, слонят… Прожить шумную ласковую жизнь, полную иных забот. Узнать себя в материнстве…

Ну господи, да кто на моём месте отказался бы?

Не дать злу разлучить нас, не дать оставить первую любовь свою.

Ну господи.

На следующий день, нагулявшись и наговорившись с Маню, мадам Виго прилетала домой, протягивала Лью собранный для него букетик травок, молодой жёлудь в мягкой скорлупке или подобранный на аллее парка каштан, усаживалась в кресло напротив тёмного зеркала между окнами, вытягивала уставшие ноги и предавалась размышлениям с иной стороны.

Ну хорошо.

Я откажусь.

И мы никуда не денемся.

Через некоторое время просто послушно умрём.

Умру.

Сюда въедут новые хозяева. В магазинные коробки от сигарет или стирального порошка соберут мои вещички и вынесут, поставят перед подъездом, чтобы утром их зашвырнули в зелёный мусоровоз парни в наушниках, что щегольски ездят на приступочках сзади.

Но до утра мимо этих коробок с моей жизнью, её следами и свидетельствами будут проходить люди, смотреть на мой светлый старушечий плащик, сбитый каблук правой туфли… На мои недорешённые кроссворды и глупейшие романы про любовь… На мои реликвии в старинной шкатулке тоже никто уже не позарится: мутные от времени фото никому неизвестных, исчезнувших навсегда людей да нечитаемое от ветхости письмо. Вытряхнут на асфальт, шкатулку унесут. Клеткой Лью сыграют в футбол…

Вот и всё.

Как это ужасно!

Мадам Виго, внутренней собой уже принявшая предложение Маню, юная, хорошенькая, возвращалась в грустную реальность, видела в кусочке ещё не сожранной чернотой амальгамы своё старое лицо большой решительной лепки и думала: ужо тебе! – обращаясь к старости, которую собиралась покинуть, как неволю и тюрьму, и сейчас готовила побег с любовником.

Ласково погладив попугайчика, принимала душ и лекарства, с наслаждением вытягивалась на гладком постельном белье, закрывала глаза и думала нескромное:

– Буду ли я девственницей в новой жизни? Ведь я ещё не встречу Антуана.

В юной решимости прожить жизнь с Эммануэлем она желала подарить своё девство вновь только одному мужчине: мужу.

При всем том зависимым он себя не считал. Помилуйте, рассказывал он в лавке, ежедневно меняя воду в без малого двухстах серебряных ведёрках: какая же тут может быть зависимость, когда столько хлопот?

Ведь только за свежими цветами он ездил редко когда меньше трёх раз в неделю.

Как все знают, лучший день на Ранжис насчёт цветов – четверг. Закупаться для своих магазинчиков приезжают флористы даже за четыреста километров от Парижа! Пятница – парижская, в субботу – что осталось. По воскресеньям цветов никто не режет – французы: все идут на мессу и семейный обед. Поэтому в понедельник тоже пусто. Вот во вторник выбор уже хорош, а в среду рынок закрыт… И если посреди недели вдруг появляется какой-то непредвиденный срочный и большой заказ – день рождения, свадьба, похороны – и цветы уходят на букеты под этот заказ, соображать надо быстро! А соображать быстро – трудно. А с возрастом всё труднее…

В картине мира мистера Хинча иной раз недоставало какого-то цветка, и он мог полдня заикаться от ярости. Всё равно что у Ван Гога изъять из палитры пылающий кадмий. Вот просто: пардон, месье, но жёлтого цвета более не существует.

Каково? А?

А-а-а, то-то же!

А цветы исчезают сортами, целыми семьями! Прорыдать можно полжизни, если даже просто изучать исчезнувшие сорта в сравнении с какими-нибудь бесхитростными весенними каталогами ярмарок с рисунками и номенклатурой цветов, возьмем, к примеру, XIX века. Это катастрофа: города расширяются, захватывают земли, цветочные земли – это 10-15 километров от города – занимают под здания. Ницца, Канны, пригороды Парижа – повсюду одинаковая картина…