Они остановилась рядом с домом, в котором жил, вернее доживал, умирая от СПИДа, Юриков друг и учитель Мики. Он был довольно известный музыкант, вокалист, выделывавший со своим голосом острые эксперименты. Он выступал со многими корифеями джаза, но имя его было связано в основном с некоммерческим маргинальным течением – острой смесью фанка и металла. Время от времени Мики привлекали к записи альбомов такие корифеи джаза, которых Юрик мог видеть только издали.

Юрик часто у Мики бывал, приносил ему наркотики, без которых тот уже не мог существовать. Теперь Юрик стоял перед его домом и размышлял, стоит ли Норе рассказать об этом потрясающем парне, о трагической истории гея, изгнанного из дому в тринадцатилетнем возрасте, поднявшегося от беспризорника до владельца квартиры в одном из знаменитых домов Челси, заложенной и перезаложенной, когда-то роскошной, но давно уже превратившейся в приют бездомных кошек и опустившихся друзей. Нет, не стоит…

Пошли на запад и уткнулись в Гудзон. Старый пирс. Тяжелая медлительная вода. Дощатые мостки. Заброшенные прибрежные земли. Лодка лежит на берегу. Чайки. Какие-то склады, заброшенные фабрики… Безлюдье и тишина.

– А там что? – Нора указала на дальний берег.

– Там Хобокен. Это другой штат. Я там не был. Говорят, круто…

Нора тем временем все размышляла, не пора ли объявить Юрику о семейном решении, скорее похожем на ультиматум, – ему надо пойти учиться. Юрик легко согласился, хотя тут же объявил, что единственное, в чем он нуждается, это практика, а все остальное происходит само собой. Долго обсуждали возможные варианты учебы. В конце концов ему объяснили, что речь идет о приобретении специальности, которая дала бы ему возможность зарабатывать на хлеб не трудом грузчика, а более профессиональным занятием. Под семейным напором он согласился поступать в “Sam Ash Music Institute”, готовивший звукооператоров.

Нора уехала, оставив у Марты деньги за первый семестр учебы.

После отъезда матери у Юрика действительно возникла мысль поменять жизнь. Он ушел из грузчиков, но не особенно далеко: устроился, уже использовав свои музыкальные связи, к музыкальному продюсеру, неудавшемся гитаристу лет сорока, стал таскать оборудование, настраивать аппаратуру, пытался что-то ремонтировать. К осени пошел в этот самый звукооператорский институт, который оказался совершенно бессмысленной лавочкой, готовил скорее продавцов в музыкальные магазины, о чем Юрик и сообщил Норе, бросив через месяц это заведение. Одновременно бросил и своего продюсера.

Мики к этому времени стал совсем плох. Его последний партнер, малайский женоподобный парень с несмываемой улыбкой, с которым Мики жил лет пять, сбежал, сняв предварительно с Микиного счета все остававшиеся деньги. Тогда Мики и попросил Юрика к нему переехать: ненадолго, Юрик, я скоро помру…

Юрик собрал свои вещи, поместившиеся в один большой пластиковый мешок для мусора, две гитары и оставил свою конуру. Поселился в обшарпанном, но шикарном доме.

Мики просил его играть, и он играл, а Мики время от времени шевелил облезшими пальцами и повторял: если ты сыграл неправильно, играй, пока оно не станет правильным. Не исправляй ничего, просто жди, пока ошибки превратятся в находки… Иногда ругал: “Что ты говоришь все время «я собираюсь, я попытаюсь, я попробую»? Это способ ничего не делать. Ты делай, делай, а не пытайся…”

Юрику все время казалось, что уже было в его жизни нечто похожее – музыка и смерть рядом, – но вспомнить не мог. Вокруг Мики облаком стояла захватывающая зыбкость. Возле Мики Юрик уже изрядно подсел на дурь – иногда происходило какое-то смещение яви, сна и наполненного отсутствия.

Всю промозглую зиму Юрик просидел возле медленно умирающего – бинтовал разлагающиеся ноги, кормил и добывал наркотики, без которых Мики не мог провести и дня. Юрик встречался с давними должниками Мики, выбивая деньги, которые тот в лучшие времена раздавал всем подряд, познакомился с десятком барыг, носился по городу, добывал для Мики героин. Город лечил своих больных, морфины и валиум выдавали бесплатно, но этого не хватало. Предлагали больницу, потом хоспис, но Мики отказывался: здесь, здесь умру… Юрик знал, что будет с ним до конца…

Но не получилось. В первый день календарной весны, когда вода стояла в воздухе и солнце не могло пробиться сквозь взвешенную влагу, Юрик оказался в “шутинг геллери”, где ему назначил свидание веселый и обаятельный барыга по кличке Спайк. “Шутинг геллери” – такое место, куда приходят наркоманы, чтобы вмазаться тихонько, в укрытии, без риска “спалиться” на улице.

Свидание со Спайком было назначено на два, но было уже четыре, а он все не шел. Юрик нервничал. Хозяйка квартиры, молодая девчонка, выглядела как сама смерть: расплачивались с ней за приют наркотиками. Из дома она давно не выходила, даже есть уже не могла. Лежавший на матрасе парень дал ей ампулу: не то, что надо, но что-то похожее. Все было как в замедленном кино. Трясущимися руками она долго расковыривала руку, плакала, наконец ввела иглу в вену на кисти – других вен уже почти не оставалось. Через минуту медленно завалилась, закатив глаза. Передозировка.

Тут как раз и появился Спайк. Увидел лежащую девчонку, попробовал пульс. Еле теплился. Он поднял ее, поставил на ноги и велел Юрику водить ее по комнате, а сам побежал за кокаином, у него самого был другой товар…

Юрик пытался ее водить по комнате, но идти она не могла, волочились тощие ноги по грязному полу, и вся она была как тряпичная кукла… И так прошло двадцать минут, и еще двадцать. Юрик забыл, что Мики его ждет. Одно его волновало – жива она или он таскает на себе труп?

Наконец появился Спайк. Юрик сунул ему в руки девчонку, схватил дозу для Мики, сказав, что больше ни минуты здесь не может находиться, потому что Мики ждет…

Так Юрик и не узнал, успел ли Спайк ее откачать. Когда он вернулся в Челси, Мики мирно спал. Юрик не стал его тревожить. Он спал еще час, и еще час. Когда Юрик тронул его, Мики был еще не холодный, но уже не живой… Лицо Мики было мирное и немного насмешливое, и Юрик, после минутной паники, почувствовал покой и облегчение. Он взял гитару и заиграл, напевая слова, которые знал с битломанского детства.

Сначала “I want to hold your hand”, потом “She is leaving home”… И вспомнил, вспомнил, как пел эти песни лет семь тому назад, мальчиком, когда умерла бабушка Амалия. Как же давно это было! И как будто не с ним. И он страшно затосковал.

Весь музыкальный Нью-Йорк пришел прощаться с Мики. Все, кто был к этому времени жив. СПИД в эти годы собирал свои обильные жертвы, и передовым отрядом были наркоманы и геи… Приехала мать Мики, сёстры – бедная пуэрториканская семья, отказавшаяся от него лет тридцать тому назад. Возникли они в надежде, что получат хорошее наследство. Но денег не было. Стоила денег квартира, но они не знали, что и она уже практически принадлежит банку. На Юрика смотрели как на Микиного партнера, но Юрику это было все равно, тем более что репутации его, будь это правдой, не испортило бы.

Так случилось, что лучшее наследство после Мики получил именно Юрик в виде его разнообразных друзей: музыкантов с мировой славой и уличных, известных только на единственном скверике в Вилледже или на одной станции метро, пустопорожних знаменитостей, диджеев, продюсеров, владельцев студий и прочего околомузыкального люда, которые крутят колеса всей музыкальной индустрии. За последний год жизни Мики как будто передал всех навещавших его людей в Юриковы руки, и на похоронах, куда пришли многие, с ним здоровались, выражали сочувствие…