– Что – это? – воскликнул Ник. – Взорвали тут, что ли, все? Господи, да это не мы!

– Это правда, – подтвердила Анна. – Мы пришли сюда, чтобы разобраться.

– Тогда кто? Бомбардировщики? Она как раз была здесь вчера, когда они прилетели. Она часто тут бывала. Ходила общаться.

«С чем?» – чуть не вырвалось у Анны.

– Она уже возвращалась. Хотела рассказать нам, что делать дальше, как продолжать. Как распространить под землей слово, если мы сможем. Она знала, что ей… – Он умолк.

– Что ей недолго осталось, – подхватил его товарищ. – Рана была серьезная. Мы принесли ее сюда хоронить.

Солнце уже садилось, когда они положили тело Биргит на самую высокую точку горы из щебня. Ник сидел рядом с ней и что-то шептал, солдаты не возражали.

– Кем он, провал его возьми, себя воображает? – тихо спросил один из них.

– Он ее парень, – сказала Анна. – Был раньше.

– И поэтому он думает, что ему сейчас хуже, чем нам?

– Вряд ли он вообще сейчас о чем-нибудь думает, – ответила она. – Что вы собираетесь с нами делать?

Она положила ладонь на лоб Гомеса. По его лицу прошла судорога.

Они явно не знали.

– Мы подумаем, – ответил один. Их тени тянулись через весь берег, точно хотели достать до воды.

Когда погасли последние солнечные лучи, Ник отошел от тела Биргит к обломкам фундамента. Он наблюдал за тем, как ее последователи зажигают огни, готовясь к безмолвным похоронам.

Траншея окружила ее тело в один миг. Анна видела, как почва раздвинулась, и в ней образовался широкий круг с гладкими стенками. Его тоже заполнила черная вода. Анна нахмурилась: тело лежало куда выше ее уровня.

Она слышала, как тяжело, но уже без стонов, дышит Гомес. И шагнула к Биргит и ее рву.

Побежала. Пронеслась мимо солдата, который удивленно вскинул голову, еще прибавила шагу, оттолкнулась от края рва, перескочила на ту сторону и, не удержав равновесия, упала на камни лицом к телу.

– Отойди от нее! – Мужчины подняли винтовки.

– Нет, – крикнула Анна. – Я ничего ей не сделаю!

Она долго молча стояла над Биргит, а та лежала на импровизированном каменном катафалке, и ее белое платье как будто сияло в окружавшей ее сырости и черноте.

Смеркалось, и Анна, опустившись на колени, поднесла ухо к воде с внутренней стороны рва. И тут же почувствовала, как зашевелилась земля под ее коленями. Между ней и телом Биргит поднялись облачка пыли, и почва, сдавленно вздохнув, опустилась там, где под ней просела глина. Линия протянулась в серую пустоту сумерек.

Ник отвернулся и стал смотреть в темноту.

– Эй, – окликнула его Анна.

Она наблюдала процесс самосотворения нового рва – он шел быстрее, чем обычно, но все же не так стремительно, как возник посмертный ров Биргит. Земля, камни, корни растений – все растворялось у нее на глазах.

Это был Ник. Он молчал и не двигался, а его ров подползал ко рву Биргит. Когда они встретились, вода из одной траншеи стала переливаться в другую.

Анна знала о своем иммунитете. Она много работала с инфицированными, но сама оказалась в крепости в первый раз. Конечно, если этот крохотный, опоясанный водой пятачок земли можно назвать крепостью, подумала она, хотя, с другой стороны, если их становится два, то это уже кое-что.

Она села между траншеями, скрестив ноги. «Это не мое», – думала она.

Но что-то поднялось у нее внутри, стало трудно дышать, сердце забилось чаще. «Тогда чье же?» – подумала она.

Ник, живой, смотрел в темноту, а Биргит, мертвая, покрылась новой тенью, когда рвы Объекта Зеро и Объекта Номер Один сомкнулись и слились в диаграмму Венна, обведенную землей и водой. В их пересечении, на островке в форме глаза, сидела Анна.

Без луны, при свете редких звезд, она не видела ничего, кроме расплывчатых очертаний. Пошел дождь, а она все сидела, как будто внутри цепи, бесконечной цепи, звенья которой сомкнулись и наложились друг на друга, очерченные водой.

И в их общей зоне, неуязвимая и отъединенная, ждала она.

«Ле Параплюи», первая работа нашего движения, написана маслом на холсте чуть больше метра шириной и семнадцать метров высотой. Вообще-то, на нем нет краски, только грунтовка, которая покрывает большие участки так, что местами ее слои находят друг на друга, образуя абстрактные фигуры разного цвета. Несколько окружностей, по паре-тройке сантиметров в диаметре каждая, очерчены волнистыми черными линями, внутри которых розоватые мазки выделены другими цветами, а те, в свою очередь, содержат пятна текстурированного красного с серовато-белыми середками. Между ними повсюду разбросаны линии, зигзаги и полупрозрачные, точно вычерченные, векторы.

На расстоянии двух-трех метров от основания полотна видно скопление более крупных силуэтов с черными или коричневыми краями, похожих на очертания материков. Примерно метром выше фигуры этого второго слоя начинают уменьшаться.

Еще через несколько метров изображение становится почти отчетливым, загрунтованное пространство прерывается теперь лишь отдельными извилистыми линиями, узкими, словно ленты, серебряными стрелками и щепочками. Наконец, в верхнем левом углу полотна мы видим коллекцию расположенных совсем рядом друг с другом, почти переплетающихся зеленых штрихов, коротких и тонких, а вокруг них – чуть более толстые коричневые линии.

Выберите работу, на основе которой вы будете писать собственную. Отныне это оригинальное произведение будет называться трупом.

Теперь, когда мы входим во вторую фазу нашего движения, различные отколовшиеся от нас группировки основывают свои коллажи на малоизвестных оригиналах Райли, Матта, Гештоффа. Мы презираем такие псевдорадикальные эксперименты. Наше искусство просто обязано быть репрезентативным, без этого оно ничто.

Конечно, мы никоим образом не настаиваем на происхождении от фотореалистического искусства. Однако для наших целей необходимо, чтобы репрезентативность исходного полотна перевешивала его абстрактность.

Итак, встаньте перед вашим трупом. Включите в себе интуицию наемного убийцы.

«Ле Параплюи» – это изображение пешеходов на парижской улице в дождь.

Это преломление одноименного полотна Ренуара, написанного в 1881–1886 годах, фрагмент, вырезанный задом наперед из этой работы.

Край фрагмента начинается несколькими сантиметрами выше основания оригинала, затем идет абсолютно параллельно полотну и возвращается в картину. Линии, похожие на клетки фигуры, – это поверхности идеально расколотых изображений одежды, зонтов, рук и тел.

Изображение уходит вверх от зрителя, проходя через платья, брюки, кости, деревянное серсо в руке ребенка, головы людей, туда, где над толпой кружат веселые зонтики. Своим дальним краем разрез уходит в крону дерева.